Эмма села на корточки, растерянно глядя на него. Как можно суше Николай объявил:

– Постарайся избавить прислугу от лицезрения твоих забав вроде нынешней. Да и мне надо работать. Кроме того, если ты собираешься провести остаток дня с этим блохастым чудищем, советую тебе принять затем ванну. Запах, который вы оба распространяете, одинаков и весьма заметен.

Эмма оскорбленно выпрямилась.

– Бывает, что Самсон пахнет сильнее обычного, но блох у него нет!

Николай бросил ироничный взгляд на пса, в эту минуту старательно скребущего себя задней лапой, и усмехнулся, а затем молча встал и пошел прочь.

Эмма наклонилась к Самсону и потрепала его по грубой шерсти, провожая свирепым взглядом удаляющуюся фигуру мужа.

– Он просто невозможный человек, - сообщила она псу, радостно уткнувшемуся в нее. - Не обращай на него внимания. Нам все равно, что он о нас думает.

Покачав головой, она задумалась. Что на Николая находит? То он ее страстно целует, то в следующее мгновение отшатывается, словно обжегся. После трех месяцев замужества он оставался для нее загадкой. Очень редко объяснял он мотивы своих поступков и решений, еще реже проявлял чувства. Но, несмотря на растущую досаду, Эмма была им околдована.

Николай бывал дьявольски занимателен, умел, рассказывая о событиях и людях, которых знал, с легкостью вызвать смех, изумление, а иногда и страх. Он терпеливо слушал, когда она читала вслух свои редкие письма к Тасе и ее ответы, и утешал, когда она огорчалась из-за натянутых отношений с семьей. Но при этом он мог, неизвестно по какой причине, быть невыносимо черствым и холодным. Она приписывала частые приступы его плохого настроения тому, что он много пил. Ежевечерним ритуалом для него было выпить за ужином несколько стаканов вина, завершив стаканом водки. Однако она никогда не видела князя пьяным. Спиртное делало его подчеркнуто вежливым, настороженным и донельзя проницательным.

В обществе считали его своим, похожим на большинство аристократов, проводивших жизнь в погоне за удовольствиями, для забавы слегка балуясь делами. Эмма быстро поняла, что это весьма далеко от истины. Николай посвящал делам больше времени, чем кто бы то ни был из ее знакомых, даже больше ее отца. Он умело управлял своим состоянием, делая тщательно продуманные инвестиции и участвуя в финансовых предприятиях, настолько сложных, что Эмма пугалась при одном виде сопутствующих им документов.

Светские обязанности, прием гостей и устройство развлечений для них оказались делом не слишком трудным, так как самой Эмме почти не приходилось заниматься их организацией. За много лет все было великолепно отлажено, и слуги прекрасно справлялись с ведением хозяйства, приготовлением и подачей еды, а также заботой о нуждах каждого из гостей. Как Николай и обещал, Эмма могла проводить большую часть времени в заботах о своих животных и в занятиях благотворительностью.

Поток гостей, стремившихся посетить Ангеловских, казался неиссякаемым, так что особняк их больше походил на отель, а не на семейный дом. За столом не переводились иностранцы, прибывавшие из Америки и с континента, а иногда даже из России. Послеобеденные разговоры мужчин касались исключительно дел: доходов и процентов, акций и инвестиций, пошлин и налогов. Иногда Эмма садилась в сторонке и тихо слушала их изощренные дискуссии. Ее забавляло, с каким почтительным ужасом относились все эти люди к ее мужу, как хотели стать его друзьями и как при этом боялись его. Она им даже слегка сочувствовала. Николай мог быть обаятельным и приветливым, а спустя минуту - резким и суровым.

Жестче всего он относился к тем, кто пытался ему польстить. С язвительной усмешкой он объявлял им, что печется лишь о своих интересах, а кто считает иначе - просто глупец. Казалось, он не нуждался ни в чьей дружбе, и, как ни странно, это заставляло людей еще больше стремиться к близости с ним.

Со своей стороны, Эмма научилась сдерживать порывы быть с ним ласковой. Его словно бы раздражало, когда она мимоходом пыталась его поцеловать. Он был нежным и умелым любовником, но никогда не обнимал ее после акта любви, не давал прильнуть к себе в блаженной усталости. В одну из таких ночей, когда она попыталась на мгновение положить голову ему на плечо, он с раздраженным восклицанием быстро покинул постель. Ласки, касания, поцелуи были приемлемы, только если он сам их начинал. Эмма привыкла не нарушать расстояния, которое он установил между ними, и убедила себя, что, пожалуй, это к лучшему. Гораздо спокойнее жить без любви, зато и без сердечных мук и тоски, которые она несет с собой.

Затхлый воздух чердака всколыхнулся клубами пыли, когда Эмма с помощью Марфы и Марии Сударевых вытащила из дальнего угла громоздкий сундук. Обнаружив под крышей особняка пять запертых кладовок, Эмма спросила Николая, что в них находится. Он равнодушно пожал плечами и ответил:

– Семейное старье из дворца Ангеловских в Санкт-Петербурге. Посуда, резьба, безделушки… Ничего особенного. Посмотри их, если хочешь.

При этих небрежных словах любопытство Эммы взыграло не на шутку. Она потребовала у экономки ключи от всех чердачных помещений. Евстафьевна, жизнерадостная толстуха, которая с замечательной сноровкой управлялась со сложным хозяйством дома, предложила:

– Возьмите себе в помощь сестер Сударевых. Они снесут вниз те вещи, что вы захотите, и вычистят или вымоют их. Обе они девушки сильные и работящие.

Предложение Эмме понравилось. Марфа и Мария были очень похожи. У обеих были каштановые волосы, обаятельные улыбки и веселый, общительный характер. Взяв в каретном сарае нужные инструменты, они втроем отправились наверх и принялись открывать сундуки и ящики, отпирая позолоченные замки и сбивая скрепы. К несказанной радости Эммы, они сразу же обнаружили много интересных вещей: медвежью шкуру, обшитую золотой тесьмой, дамский туалетный прибор с серебряными ручками, резную деревянную шкатулку, полную вышитых кисейных шарфов.

– Какая прелесть! - воскликнула Эмма, бережно разворачивая легкие шелковистые полотна. - Для чего их используют?

Сестры Сударевы с восхищенными возгласами разглядывали содержимое шкатулки.

– Ими женщины покрывают голову, ваша светлость, - ответила Марфа. Она порылась под шелковой кисеей и вытащила золотой обруч, чуть согнутый в одном месте, так что получился небольшой зубец. С его конца свисала рубиновая слезка. - Показать вам, как их носят?

Эмма кивнула и осталась сидеть на полу, а Марфа поднялась на ноги и покрыла ей волосы вышитой жемчугом вуалью. Затем она надела поверх нее золотой обруч, повернув его так, что рубиновая подвеска легла на лоб точно посредине.

– Замужние женщины не должны ходить простоволосыми. Они покрывают голову, чтобы чужой глаз не увидел их волос, - объяснила Марфа, отступая на шаг, чтобы полюбоваться делом своих рук. Она подала Эмме зеркальце с серебряной ручкой из туалетного прибора. - А вот девицы пристраивают кисею так, чтобы маковка оставалась открытой.

Эмма, прищурившись, старалась разглядеть свое отражение в помутневшем волнистом стекле.