Трактор заревел заводясь и продолжал реветь, когда я выезжал из амбара. Я не дал себе труда закрыть за собой дверь. Потому что слышал, как ревет мотор: «Клас Грааф! Браун пытается смыться! Скорей, скорей!»

Я дал полный газ. Отправился по той же дороге, по которой сюда приехал. Только теперь темень была полнейшая, и свет тракторных фар плясал на дорожных выбоинах. Я безуспешно искал «лексус», он ведь должен стоять где-то здесь. Нет, наверное, я не прав, он поставил его где-нибудь подальше. Я провел рукой по лицу. Зажмурился, выдохнул — я не устал, я не вымотан, вот так!

Полный газ. Настойчивый, протяжный рев. Куда теперь? Прочь. Свет фар сузился, темнота словно напирала снаружи. Снова ощущение туннеля. Скоро сознание меня покинет. Я вздохнул так глубоко, как только мог. Кислорода в мозг! Спасайся, бодрствуй, живи!

В монотонном реве мотора появился новый обертон.

Я понял, что это, и крепче уцепился за баранку.

Другой мотор.

В зеркале заднего вида блеснули фары.

Сзади неторопливо приближалась машина. А почему бы и нет? Мы одни в этой глухомани, у нас вся вечность в запасе.

Единственное, что мне оставалось, — это не пропустить его вперед, чтобы он не мог загородить мне дорогу. Я вырулил на середину гравийной дороги и пригнулся как можно ниже к рулю, чтобы стать как можно менее удобной мишенью для «глока». За поворотом дорога вдруг сделалась прямей и шире. И Грааф, словно зная это заранее, прибавил газа и поравнялся со мной. Я резко взял вправо, чтобы спихнуть его в кювет. Но поздно, он успел проскочить вперед. Я уже и сам приближался к кювету и, отчаянно крутанув руль, снова выехал на гравий. Я опять был на дороге. Но впереди горел красный свет. Точнее, два. Тормозные огни, свидетельствующие, что машина впереди остановилась. Я тоже затормозил, но продолжал сидеть, не выключая мотора. Я не хотел умереть тут, в хуторской глуши, как бессловесная овца. Мой единственный шанс теперь — дождаться, чтобы он вышел из машины, и раздавить его, насмерть, раскатать гигантскими задними колесами, словно пряничное тесто — скалкой с крупным рисунком.

Водительская дверь распахнулась. Я слегка нажал на газ, проверяя, насколько быстро реагирует мотор. Не очень-то быстро. Голова закружилась, и поле зрения снова стало сворачиваться, но я заметил появившуюся из машины и приближающуюся ко мне фигуру. Я прицелился, обеими руками цепляясь за остатки сознания. Высокий, тощий. Высокий, тощий? Клас Грааф не высокий и не тощий.

— Синдре?

— What?[25]— отозвался я, хотя отец энергично вколачивал в меня, что надо говорить: «I beg you pardon?», «sorry, Sir?», «how can I accommodate you, madame?».[26]Я сполз вниз по сиденью. Он не разрешал матери сажать меня на колени. А то парень вырастет неженкой. Отец, ты видишь меня? Что, неженка я? Можно, я посижу у тебя на коленях, отец?

И я услышал, как чудесный норвежский говорок пропел в темноте, чуть запинаясь:

— Are you from the…[27]мм, психушка?

— Психушка? — повторил я.

Он подошел сбоку к кабине, и я смотрел на него искоса, из последних сил цепляясь за руль.

— Ой, простите, — сказал он. — У вас вид, как… как у… Вы что, упали в навозную яму?

— Да, свалился нечаянно.

— Понял. Я остановил-то вас, потому как вижу, трактор-то Синдре. А еще у вас собака висит на косилке.

Значит, я все-таки недостаточно сосредоточился. Ха-ха. Я просто-напросто забыл про эту собаку, слышишь, отец? Слишком мало крови осталось в мозгу. Слишком много…

Пальцы утратили чувствительность и соскользнули с руля. И я вырубился.

А проснулся я в раю. Все было белое, и ласковый ангел склонился надо мной, лежащем на облаке, и спросил, знаю ли я, где я. Я кивнул, и ангел объяснил, что кое-кто хочет со мной поговорить, но спешки нет, он может подождать. Да, подумал я, он может подождать. Потому что, как только он услышит, что я сделал, он тут же выкинет меня отсюда, из всей этой мягкой, роскошной белизны, в кузнечный цех, в плавильную печь, в вечную кислотную ванну моих грехов.

Закрыв глаза, я прошептал, что не хочу, чтобы сейчас меня беспокоили.

Ангел понимающе кивнул, поплотнее укрыл меня облаком и ушел, стуча деревянными подошвами сабо. Прежде чем за ангелом закрылась дверь, до меня донесся гул голосов из коридора.

Я пощупал повязку на шее. В памяти всплыли какие-то отрывочные картинки. Лицо высокого тощего мужчины надо мной, заднее сиденье машины, мчащей на полной скорости по петляющей дороге, какие-то двое в белых халатах, перекладывающие меня на носилки. Душ. Я лежал под душем! В теплой, чудесной воде, пока снова не вырубился.

Мне снова захотелось туда, но мозг подсказывал, что эта роскошь была преходящей, что песок все еще бежит в часах, земной шар по-прежнему вращается, а ход событий не остановим. Они просто замедлились, решив взять передышку.

Думай!

Конечно, думать — это мучительно, куда проще махнуть на все рукой, сдаться и прекратить бунт против судьбы и силы ее тяжести. Но только есть что-то раздражающее в этом пошлом, тупом ходе событий, от которого человек в конце концов стервенеет.

И тогда начинает думать.

Что встречи со мной ожидает Клас Грааф — исключено, но это вполне может быть полиция. Я взглянул на часы. Восемь утра. Если полиция уже успела обнаружить труп Синдре О и заподозрила меня в убийстве, то маловероятно, что они послали только одного человека, который к тому же скромно сидит и дожидается в коридоре. Скорее всего, это обычный дознаватель, он просто хочет задать вопросы о том, что случилось; наверное, все дело в тракторе, брошенном посреди дороги, наверное… Наверное, я успокаиваю себя, надеясь, что это полиция. Наверное, с меня хватит, наверное, единственное, что мне осталось, — это спасать собственную жизнь, наверное, мне надо рассказать им все как есть. Я лежал, прислушиваясь к ощущениям. И ощутил, как смех, пузырясь, поднимается изнутри. ЭТО ПОТРЯСАЮЩЕ!

И тут дверь открылась, до моего слуха донеслись звуки из коридора, и вошел мужчина в белом халате. Прищурился над папкой.

— Собачка покусала? — спросил он и, подняв голову, посмотрел на меня, улыбаясь.

Я тут же его узнал. Дверь захлопнулась у него за спиной, и мы остались одни.

— Прошу прощения, у меня не было времени ждать.

Клас Грааф в белом врачебном халате. Одному богу известно, откуда взятом. Одному богу известно, как он нашел меня — ведь мой мобильник, насколько я помнил, лежит на дне ручья. Но и богу и мне было известно то, что будет дальше. И словно в подтверждение, Грааф сунул руку в нагрудный карман и вынул пистолет. Мой пистолет. Или, точнее, пистолет Уве. Или, если уж совсем точно, «глок-17» с девятимиллиметровыми пулями, которые раскрываются, попадая в тело, словно не до конца расколовшись, так что имеющаяся порция свинца утаскивает с собой несоразмерное количество мяса, мышц, костной массы и мозга, которое, пройдя твое тело насквозь, прилипает к стенке позади тебя, в экспрессионистическом стиле картин Барнаби Фёрнеса. Дуло пистолета смотрело на меня. Принято считать, что в подобной ситуации тут же пересыхает во рту. Так оно и есть.