друг, с чем тебя искренне и серьезно поздравляю, – писал жене «пролетарский гуманист» Максим Горький, имевший непосредственное отношение к организации случившегося 9 января. – Убитые – да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью».

А что же Гапон? Он шел во главе колонны Нарвского отдела «Собрания». Когда приблизились к солдатам, прокричал: «Вперед, товарищи! Свобода или смерть!». И нырнул в ближайший сугроб. Он уже не видел, как бросились в атаку боевики, как был застрелен ими полицейский офицер (ставший первой жертвой того дня) и как, вызвав ответные выстрелы войска, революционеры разбегались, пытаясь подставить под пули растерявшихся рабочих.

Когда все стихло, поп благополучно поднялся, перелез через забор, с помощью своего соратника, эсера Петра Рутенберга состриг заранее припасенными ножницами бороду и усы и, переодевшись в «штатское» (опять же, заранее припасенное) отправился на квартиру к Горькому, где его уже ждали другие организаторы провокации.

Закат

Организаторы событий 9 января полагали, что ответственность за пролитую кровь удастся переложить на власти. Однако расчет не оправдался. Вопреки надеждам революционеров и позднейшим утверждениям советских историков, вера в царя расстреляна не была. Петербургские рабочие сумели отличить грешное от праведного. Партийные агитаторы, явившиеся на следующий день подбивать народ к новым беспорядкам, нарвались на решительный отпор. Молва прямо обвиняла в случившемся «студентов и социалистов».

В этих условиях оставаться далее в России Гапон не рискнул – его разыскивали не только полицейские, но и рядовые члены «Собрания», родственники и друзья погибших 9 января. По эсеровским каналам попа переправили в Швейцарию, где располагались центры российской революционной эмиграции. Тут бывшему отцу Георгию (постановлением Святейшего Синода он был лишен духовного сана) оказали радушный прием. Эсеры, социал-демократы, анархисты жаждали познакомиться с «героем», наперебой приглашали в свои партии. Гапон купался в лучах славы.

Особенно понравился ему Владимир Ленин. Георгий Аполлонович отзывался о будущем «вожде мирового пролетариата» как о «хорошем и умном человеке». Симпатия была взаимной. Выступая на III съезде РСДРП, Ильич именовал нового знакомого не иначе как товарищем.

Но вот в ленинскую партию «товарищ» почему-то не вступил, предпочтя ей социал-революционеров. Впрочем, не задержался он долго и там. Не без основания полагая, что заслуги перед революцией дают ему право на первенство, Гапон рвался руководить. Но все начальницкие должности, как у эсеров, так и в других партиях были давно разобраны.

Помыкавшись несколько месяцев по Западной Европе, написав мемуары, снарядив в охваченную смутой Россию пароход с оружием для революционеров (благополучно севший на мель у берегов Финляндии), изведя груду бумаги на составление воззваний, Георгий Аполлонович после манифеста 17 октября 1905 года и амнистии политическим преступникам, решается вернуться в Петербург.

Но и там оказался он никому не нужен. Бывшие активисты «Собрания» разбрелись по революционным партиям, а появиться перед широкой рабочей аудиторией, чтобы попытаться вновь создать массовую организацию, Гапон не рискнул. Он сконцентрировал усилия на подготовке террористических актов против чинов полиции, рассчитывая, что несколько удачных покушений вернут ему былой авторитет.

Однако все надежды оказались тщетны. Вожди революции не собирались делиться с расстригой ни влиянием, ни ожидавшимися лаврами победителей царизма. Чтобы устранить путающегося под ногами конкурента, они распространили слух о сотрудничестве Георгия Аполлоновича с царской охранкой.

Гапон не остался в долгу, намекнув, что может раскрыть закулисную сторону деятельности революционных партий, обнаружить перед всеми реальных заправил революционного движения. Он даже козырнул некими документами, разоблачающими тайны российской революции.

Знал бывший поп, действительно, немало – в период кратковременных теплых отношений с партийными вожаками последние ничего от него не скрывали. Это-то и погубило Георгия Аполлоновича. Церемониться с ним не стали. Из-за границы пришел приказ о ликвидации много знающего шантажиста. Гапона выманили за город, якобы для переговоров, и в небольшом дачном домике тихонько придушили. Случилось это 28 марта 1906 года.

Говорят, последние дни перед смертью он был мрачен, подавлен, чувствовал приближение конца. Компрометирующие лидеров революции документы передал своему адвокату Сергею Марголину с поручением опубликовать их в западноевропейской прессе, если с самим Гапоном что-то случится. Может быть, Георгий Аполлонович таким шагом думал обезопасить себя, но спасти его уже ничего не могло.

Разлагающийся труп бывшего священника обнаружили лишь в конце апреля. Сразу после похорон Марголин выехал за границу. Собирался ли он продать гапоновские материалы газетчикам или (что более вероятно) вступил в торг с теми, кого компромат касался, прежде всего, достоверно установить уже невозможно. Через несколько дней адвоката нашли мертвым в гостиничном номере. Никаких бумаг при нем не оказалось.

Жертва матери. Малоизвестная Леся Украинка

Эту поэтессу давно возвели в ранг великих. Ее гениальность, кажется, не оспаривается никем. Даже современная «Большая энциклопедия русского народа», издание вроде бы солидное, относит Лесю Украинку к числу наиболее выдающихся малороссийских писателей, а ее гражданскую лирику считает «шедевром». На Украине же «нашу Лесю» именуют «красой и гордостью нации», «духовным вождем украинской интеллигенции рубежа позапрошлого и прошлого столетий», «настоящей дочкой Прометея» и т. п. Хор ценителей и хвалителей звучит достаточно громко. В частных беседах кое-кто ставит ее выше самого Тараса Шевченко. Хотя тут, наверное, главную роль играет не столько преклонение перед творениями «гения в юбке», сколько желание пококетничать собственной оригинальностью. Вот, дескать, все отдают первое место в украинской литературе «батьке Тарасу», а я – Лесе.

Одним словом – в современной Украине царит лесемания. Лично я от этого слегка «пострадал». В одну из моих газетных статей сотрудники редакции, руководствуясь, конечно же, наилучшими побуждениями, без согласования со мной внесли маленькую «поправку», назвав Лесю Украинку «великой поэтессой» (в авторском тексте стояло: «известная поэтесса»). Мысль о том, что кто-то может не признавать эту даму великой, им в голову не пришла.

Но нет худа без добра. Упомянутый случай побудил меня более пристально взглянуть на жизнь и творчество этой персоны, попробовать осветить ее объективно, без заранее заданой цели восхваления или очернения. Насколько мне это удалось – судить читателям.

Нелюбимая дочь

Лариса Петровна Косач (таковы настоящие имя и фамилия поэтессы) родилась 13 февраля 1871 года в Звягеле (Новоград-Волынском), уездном центре Волынской губернии. Ее отец – Петр Антонович – занимал значительную в масштабах уезда должность председателя мирового съезда. Судебной реформой, начатой в Российской империи в 1864 году, для рассмотрения незначительных гражданских исков (до 500 рублей) и мелких уголовных преступлений учреждался особый мировой суд с упрощенным порядком судопроизводства. Каждый уезд делился на несколько мировых участков с мировыми судьями во главе. Эти судьи составляли уездный мировой съезд, в обязанности