И ведь мобилизовали его как всех, а не как парикмахера, а в ходе событий само всё произошло, по стечению обстоятельств. Военком на призывном пункте перед строем выкрикнул — кто мол, умеет с машинкой обращаться — шаг вперёд. Шагнуло человек десять, а военком к каждому подошёл, в глаза каждому заглянул и выбрал двоих — Элишу и ещё одного. И они стригли вдвоём всех мобилизованных подряд часами. А потом тот же самый военком спросил, умеет ли Элиша стричь под польку, полубокс и всё такое. Элиша, конечно, сказал, что всё это он как мастер мужского зала умеет — что ещё мог он сказать, кроме правды? И военком куда-то позвонил, после чего заполнил какие-то бумаги, и Элишу отвезли в штаб. И привели прямо к комполка. Которого Элиша тоже постриг и побрил с горячим компрессом в финале.

— Остаёшься, — сказал комполка после компресса, — при штабе. Понятно?

— Понятно, — сказал Элиша.

— Не «понятно», — сказал комполка, — а «так точно, товарищ командир полка». Понятно?

— Понятно, — сказал Элиша. И остался.

И практически всю войну стриг, брил и тому подобное военачальников всё более высокого ранга. Поскольку в ходе кровопролитных боёв их всё повышали и повышали в званиях и должностях.

О двух из четырёх прадедах тоже знал что-то такое Бориска. Элиша когда-то ему рассказывал. Знал, что оба они были шорниками, оба безбожно комиссарили в революцию, оба воевали в Гражданскую и грабили своих и чужих без разбору и без пощады. В тридцатых годах их обоих не тронули, и жили они хорошо. А в Отечественную оба не захотели эвакуироваться. Дети и внуки их, кто не на фронте, эвакуировались разными путями, а они с жёнами остались. И отец Элиши просидел всю оккупацию под немцами. Только в деревню какую-то уехал. С глаз их долой и подальше. И не погиб в каком-нибудь овраге, за что потом наши органы с него спросили. Но не строго, а так, спустя рукава, сделав ему скидку то ли на возраст, то ли на что-то ещё. И он умер своей смертью, пережив самого товарища Сталина на пять лет, и тоже в марте.

А второй прадед и жена его, мать, значит, Борискиной бабушки, общей участи не избежали. Погибли во время массовых расстрелов в балке городского ботсада.

И почему Раиса считает, что вина Элиши в жизни больше, чем вина, допустим, его отца? Почему Горбун и Шизофреник за прадеда счёт оплачивают, а не за прапрадеда?

«И почему они, а не, допустим, я? — думал Бориска. — Нет, неясно. Но, с другой стороны, может, и я свою долю по мелочи плачу. И если б дед Элиша руки на себя не наложил от страху, я тоже как-нибудь по-иному бы жил, а не так, как сейчас. А что плачу я меньше, чем дети мои, так это уже бухгалтерия. Может, и небесной канцелярии, но всё равно бухгалтерия».

Потянуло, значит, Бориску на эту тему размышлять. Вместо того чтоб отвергнуть с порога само об этом предположение. Как отвергал он его всегда. А поймав себя на том, что размышляет, расстроился. Потому что не о чем тут было размышлять, потому что всё просто и понятно, как день и ночь: кто-то придумал для человеческой биомассы всю эту теорию, чтоб люди жили хоть с какой-то оглядкой и не свинячили сверх всякой меры. Тот, кто это придумывал, считал, видно, что никто не желает своим детям и внукам зла. И будет ради них вести себя в жизни пристойно. Но не учёл он того, что полным-полно народу, которому и дети, и внуки до лампочки, и уж тем более до лампочки дальние гипотетические потомки. Ну кто станет отказывать себе из-за них (которые неизвестно ещё, родятся ли), в удовольствии быть сволочью? Да никто не станет. В крайнем случае, перекрестится, скажет «Бог простит» и будет ею, несмотря ни на что.

Разумеется, побега Бориске органы не простили. Органы — не Господь Бог, чтобы прощать. Органы, они никому ничего не прощают, поскольку не для того поставлены. И не забывают тоже ничего, так как всё записывают.

Приехали от нечего делать на двух автомашинах с мигалками и начали по двери кулаками в четыре руки стучать. Именно стучать, а не звонить. Чтоб заранее запугать жильцов своим внезапным присутствием.

Зара открыла им дверь, они влетели так, как будто выломали её своими телами — чуть не упали:

— Где, — говорят, — хозяин квартиры? — и наступают, бля, наступают.

А один из ворвавшихся Зару увидел, узнал её и говорит:

— О, старая знакомая Зара. — и: — Тебя ж, — говорит, — УБОП наше ищет, с ног сбилось и с курса, а ты, значит, тут как тут и ни в чём не бывало.

— А чего это оно меня ищет? — Зара спрашивает.

— Как чего? Ты ж как пропала после убийства Вовы Школьника, так и все концы в воду. На дно легла.

— Да не ложилась я никуда.

— Ну да, ты — и не ложилась.

Органы, как по команде, понимающе перемигнулись.

— Я ничего такого не совершала, чтоб меня искать УБОПу, — Зара говорит.

— Не совершала она. Это ещё доказать надо с алиби и уликами в руках. Почему никто не пропал после убийства, одна только ты? Почему?

— Ни почему. Не пропадала я, живу открыто, ни от кого не прячусь, по магазинам хожу, в театр оперы и балета.

— А где хозяин квартиры?

— Он бегает. Ну, в общем, его нет дома.

— Он бы штраф оплатил вместо того, чтобы бегать. Его ж по-культурному предупреждали. Тем более от нас всё равно не убежишь.

— Он не от вас бегает, а сам по себе, — Зара говорит. — И за что штраф? Я не знаю.

— А за то штраф, что без регистрации на территории Российской Федерации проживать посягнул. Он думает, что если из Германии к нам сюда понаехал, так ему всё наше можно нарушать?

— А, вы об отце его спрашиваете? Так отец обратно в Германию вернулся.

— Ну, сука, кинул. Собирайся. С нами поедешь. Ты ему кто?

— Ему — никто. Я сыну его кто.

— Ну, всё одно родственница и в убийстве подозреваешься, заказном.

Зара собралась быстро, она давно научена с органами дело иметь и знает, что медлительности органы не переваривают. А тут, как на грех, Шизофреник с прутиком объявился. Гораздо раньше своего обычного времени. Как будто почувствовал что-то неладное. Но лучше бы он не чувствовал ничего и не возвращался.

Зара говорит ему:

— Ты не бойся, я скоро приду.

А органы говорят:

— Проверка паспортного контроля.

Шизофреник на Зару смотрит, ничего постичь не может, всё у него в мозгах перемешалось и переклинило.

— Покажи им паспорт, — Зара говорит. — Паспорт свой покажи.

А Шизофреник говорит:

— Нет у меня паспорта.

— Как нет? — обрадовались органы.

— Так — нет, и всё, — говорит Шизофреник. — Выбросил я паспорт. Чтоб враги его не похитили и зла мне не причинили.

— Он болен, — Зара говорит. — Вы же видите. Мания преследования у него.