– Что беспокоит?

– Ничего.

– Пусть так. Что же вас привело сюда?

– Мне сказали прийти. Я пришел.

– Кто вас направил?

– Дочь.

– Она врач?

– Она умерла два года назад. Покончила с собой. А вчера приснилась. Она и раньше снилась, но не так. Раньше приснится – и молчит. Я ее спрашиваю: почему ты это сделала? Молчит, голову опустила и молчит. Даже ее глаз не вижу. Она и записку оставила в одно слово: «Простите». Не подписалась, точку не поставила. «Простите» – и все. Жена за год сгорела. Рак. Куда только я ее не возил, кому только не показывал. Главный онколог сказал: она не борется, не хочет жить. Да она и сама говорила: «Хочу к Поленьке». Хотела спросить, что же с ней случилось, почему она… Почему? Мы на нее надышаться не могли. Умница, красавица, отличница. Уже потом, когда все случилось, я столько книг об этом перечитал. Все хотел понять, почему? Пишут: от того, что считают себя уродинами, парень бросил или вообще нет парня, что учеба не идет, сверстники заклевали, родители пилят, бедность заела… У нее все было хорошо!

Он почти выкрикнул эту фразу, впервые встретившись со мной взглядом. Показалось, что меня ткнули добела раскаленным железным прутом. Взгляд вдавил меня в жесткую спинку стула, и я вдруг узнала эти серо-голубые глаза. Даже рисунок радужки похож.

«Он сильный. Он военный, полковник». Не позавидуешь его противникам. Наверняка повоевал… может быть, контужен, и не раз… заводится с полуоборота… ПТСР, конечно, «сердце солдата». И реактивная депрессия – тяжелая, затянувшаяся. Что бы он ни говорил, он будет говорить одно и то же, сказанное четыреста лет назад: «Корделия мертва! Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе! Корделия!»

Присоединяйся и перехватывай рычаги управления, пока он тебя не прибил. Ведь ты пока жива, а он не может вынести, что живы все, кроме нее, Полины.

Дыши в такт. Зеркаль. Слушай. Лови все, пока он выговорится. Включай уважение и приятие… Доверие исходит от тебя, отражается и возвращается к тебе. Вот его лицо чуть ожило, ослаб зажим челюстей и губ.

– …ведь все было как всегда! Ну замкнулась в себе, с нами почти не общалась – думали: ладно, переходный возраст, влюбилась, все через это проходят. Таня… жена… пробовала ее разговорить – так и не получилось. Решили оставить в покое, сами такие были в свое время. Потом стала в ванной запираться. Моется, моется, по часу и больше. Потом руки у нее какой-то сыпью покрылись, расчесывала их до крови. Таня ее сюда к дерматологу водила. Мази всякие, болтушки – стало лучше, но ненамного. Переживали, что не проходит, но дерматолог говорила, что у них подолгу лечатся. Но не с крыши же из-за этого бросаться! Она одна у нас, других не нажили… Я все по командировкам, страшно было еще рожать: одного ребенка матери на ноги поставить тяжело, но можно, а двоих – сами знаете. Я так сына хотел, а когда третьего оттуда привез хоронить, решил: не надо. Насмотрелись с Таней, как офицерские вдовы сирот поднимают. А у меня никого не было, кроме них. Служба и они – и все. Мои женщины! Полина так на Таню походила, только глаза мои, у Тани карие… были. Вот сейчас на пенсии, комиссовали по ранению. Квартиру получили, обжили – жить бы да жить. А жить некому. И зачем? Вот вы скажите – зачем?

Пора.

– Я скажу, только сначала вы ответьте на вопрос, хорошо?

Веки приопустились – в его системе знаков это «да».

– Вы воевали?

– Да.

– Друзей теряли?

– Да.

– Вы их помните?

– Да.

– Пока вы их помните, они живы. Вы их последняя возможность жить. Ведь вы с ними разговариваете?

– Откуда вы знаете?

– Просто я со своими разговариваю.

– И вы тоже?

– И я.

– Кто у вас?

– Родители и бабушка.

– И они вам отвечают?

– Конечно.

– А я думал, что я сумасшедший. Но вы с ними тоже разговариваете, и вы психиатр – наверное, не сумасшедшая…

– Не вы первый, не вы последний и не я. Был человек, который все это описал, но и он, конечно, первым не был.

– Кто это?

– Франкл. Виктор Франкл.

– И что он написал?

– Вы можете прочесть сами. В хорошей книге каждый найдет свое. Она называется «Сказать жизни „Да“».

Веки приопустились – информация принята. Ох, непростой полковник, не в пехоте он воевал… Разведка, ФСБ? Не мое дело, да и какая разница.

– Книгу я найду. А к вам я могу прийти еще?

– Пожалуйста. Расписание на двери.

– Я знаю. Сначала во сне видел, а потом наяву. Так бывает?

– У вас же так и получилось.

– Мне приснился этот коридор. Будто иду по нему и вижу впереди Полинку. Иду за ней и себя не помню от счастья: жива, все просто приснилось, сейчас зайдем к дерматологу и домой, к Тане. Иду все быстрее, быстрее, а догнать ее не могу – она исчезает, а я утыкаюсь в вашу дверь. Проснулся – вся подушка мокрая… Подумал, что это не просто так, – и пришел. К вам надо записываться?

– Нет.

– Я приду.

– Приходите, когда сможете.

– Разрешите идти?

Вот те раз. Он меня что – за генерала принимает?

– Да, конечно. До свидания.

Я успела привыкнуть к тому, что меньше и меньше нуждаюсь в сне, но по привычке укладывалась в кровать. Это единственное время, когда можно побыть одной, лицом к лицу встретиться со страхами, обдумать, что делать дальше. И попробовать смириться с мыслью, что мне, скорее всего, предстоит жизнь лисы-оборотня. Подумаешь, всего через пятьдесят лет смогу обрести человеческий облик… Если доживу. Если до того времени не сдохну с голоду, не попадусь охотнику или собачьей стае. Пусть даже так, но удастся ли мне сохранить свое «я»?

В любом случае Генка и девчонки проживут бо́льшую часть жизни без меня. Как быстро они меня забудут? Лучше, чтобы это случилось как можно скорее. Но я еще поборюсь за то, чтобы остаться собой, и буду бороться до последней минуты – как тогда, в море у Русалкина камня… «Исполнись решимости и действуй» – это выбор благородных.

В конце концов, ничего необычного не происходит. Я всего-навсего узнала дату своей смерти. С чем еще можно сравнить то, что мне предстоит? Воин прежде всего постоянно помнит, что он должен умереть, лишь тогда он сможет насладиться долгой жизнью. Так сказано в книге «Хагакурэ». А разве я сейчас не на войне? Только нет ни фронта, ни тыла, ни резервов. Я сама себе оружие, полководец и солдат. И не с кем об этом поговорить, кроме моего противника.

– Ты пытаешься поддержать меня, Хино-сан? Подбрасываешь мне цитаты из книги, которой я никогда не читала? Спасибо и на этом. Мы с тобой сцепились, как боксеры в клинче, а кто-то, сухо веселясь, наблюдает за схваткой. Зрителю все равно, кто победит, – ведь ему „только б вечность проводить“, как писал поэт, которого ты наверняка не знаешь. Сейчас он против меня, но и не за тебя, Изуми! Зрителю все равно, что с нами будет. Он развлекается. Блокирует мои ходы, ставит мне ловушки, втягивая в чужие беды и проблемы, отвлекая от того, что происходит со мной, – а песок сыплется в песочных часах, и его все меньше и меньше.