Разумная оценка изложенных в предыдущих главах фактов, которая была бы свободна от почти непреодолимого желания рассмотреть их сквозь призму тех или иных моральных предубеждений, сводится к тому, что умеренная иммиграция влечет за собой преимущественно благоприятные экономические последствия для коренного населения и неоднозначные социальные последствия. Возрастание культурного разнообразия компенсируется неблагоприятным воздействием разнородности на взаимное внимание и потенциальным ослаблением функциональной социальной модели диаспорами, сохраняющими верность дисфункциональным социальным моделям. Совсем другое дело – устойчивая ускоренная миграция: ее воздействие на коренное население, скорее всего, будет неблагоприятным как в экономическом, так и в социальном плане. Здесь в игру вступают фундаментальные экономические силы, известные нам по элементарным моделям: уровень заработной платы снизится, а общественный капитал будет распределяться среди большего числа людей. Социальная выгода, связанная с ростом разнообразия, наверняка окажется подвержена снижению отдачи, в то время как социальные издержки, порождаемые различиями и дисфункциональными социальными моделями, вероятно, возрастут. Для большей конкретности можно привести в пример иммиграцию из бедной страны с откровенно и крайне дисфункциональной социальной моделью – а именно из Сомали. Первые десять тысяч сомалийских иммигрантов, по-видимому, принесут любому принимающему их обществу разве что приятный прирост культурного разнообразия. Но такая иммиграция, в результате которой культурно обособленная сомалийская диаспора вырастет в размерах с одного миллиона до двух миллионов человек, уже почти не даст дополнительного прироста в разнообразии, в то же время ослабив взаимное внимание и сделав достаточно влиятельной плохую социальную модель.

Поэтому определенный контроль над миграцией необходим, но его цель – не в прекращении миграции, а в предотвращении ее ускорения. Поскольку моя аудитория разделится на промиграционный и антимиграционный лагеря, я предчувствую, что эта временная оценка уже приводит фундаменталистов в ярость. Однако существует ли какой-нибудь способ сопоставить друг с другом те последствия, о которых шла речь?

Промиграционный лагерь на данном этапе ответит заявлением о том, что было бы возмутительно пожертвовать важными и серьезными экономическими выгодами, а также радостями разнообразия из страха перед какими-то надуманными социальными потрясениями. Аналогичным образом анти-миграционный лагерь заявит, что нельзя рисковать разрушением ткани нашего общества ради нескольких эфемерных долларов. Но если миграция влечет за собой столь различные последствия, каким образом оценить ее чистый итог?

Один подход состоит в том, чтобы определить, какое из последствий сильнее скажется в долгосрочном плане. Если в краткосрочном плане преобладают в основном издержки, а в долгосрочном – выгоды, то к миграции следует относиться как к инвестиции и введение ограничений на миграцию окажется близорукой политикой. Но действительно ли последствия миграции соответствуют этой схеме? В долгосрочном плане единственным результатом миграции станет увеличение населения. По-видимому, для таких редконаселенных стран, как Австралия и Канада, это обернется благом; таким густонаселенным, как Нидерланды и Англия, это, вероятно, не принесет ничего хорошего. Напротив, самые очевидные экономические выгоды миграции проявляются в краткосрочном плане. Наплыв молодой рабочей силы временно снижает уровень иждивенчества, а экономика может развиваться полным ходом, не испытывая инфляции, как это было в 1997–2007 годах. Не исключены и некоторые среднесрочные выгоды, связанные с исключительностью иммигрантов – свойственной им высокой инновативностью; однако факты говорят о том, что эта черта не носит всеобщего характера и может определяться спецификой родной страны мигрантов и страны, принимающей их. Потенциальные социальные издержки – уменьшение склонности к сотрудничеству и щедрости вследствие роста разнообразия, а также возникновение диаспор, привязанных к дисфункциональным социальным моделям, – носят среднесрочный характер. Привычки общения в краткосрочном плане устойчивы к росту разнообразия. В долгосрочном плане население перемешивается и изначальная общительность может быть восстановлена. Позволяет ли эта схема решить конфликт между экономическими выгодами и социальными издержками? Думаю, что для редконаселенных стран позволяет: поскольку с большой вероятностью возобладают долгосрочные последствия, то для таких стран было бы дальновидно поощрять миграцию. Но в других странах политика открытых дверей может стать ошибкой: результатом окажется неустойчивый экономический бум, за которым придут сложные и длительные социальные проблемы.

Другой способ выяснить, как экономические выгоды соотносятся с социальными издержками, – каким-либо образом сопоставить их, используя единый показатель. Одним из самых многообещающих последних достижений в общественных науках было осознание того, что доход – не слишком удачный критерий для оценки качества жизни. Некоторые экономисты во главе с Ричардом Лэйярдом отныне определяют основную задачу публичной политики как максимизацию счастья. Лэйярд был назначен официальным советником британского премьер-министра Дэвида Кэмерона, правительство которого учредило официальный критерий, позволяющий отслеживать изменение уровня счастья, уже не приравниваемого к величине дохода. Счастье не единственная цель в жизни, но одна из важнейших. Многие прочие цели, которыми пытаются заменить счастье, – чувство собственного достоинства, свершения, безмятежность, уважение – представляют собой не столько альтернативы счастью, сколько пути его достижения.

В потенциале показатель счастья позволит нам привести экономические и социальные последствия к единому знаменателю, пригодному для использования в политических целях. К счастью, в нашем распоряжении есть исследование, в котором измеряется чистое влияние миграции на счастье коренного населения в обществах, принимающих мигрантов, – речь идет о работе Роберта Патнэма. Несмотря на то что основное внимание Патнэм уделяет влиянию миграции на доверие и социальный капитал, в то же время он оценивает и воздействие миграции на счастье.

Хотя Патнэм не измеряет экономический эффект миграции, мы можем с достаточными на то основаниями считать его позитивным. Нет никаких причин думать, что те местности, о которых идет речь в работе Патнэма, столкнулись с экономическими последствиями миграции, не соответствующими обычному шаблону: крупные выгоды для мигрантов и небольшая выгода для большей части коренного населения. Однако Патнэм обнаружил, что уровень счастья в первую очередь зависит от социальных издержек: чем выше концентрация иммигрантов в общине, тем менее счастливо коренное население при прочих равных показателях. То, что неблагоприятное социальное воздействие одержит верх над благоприятными экономическими последствиями миграции, не должно удивлять исследователей счастья. Им известно, что по превышении относительно низкого порога дальнейший рост дохода не приводит к серьезному устойчивому приросту счастья. Более того, экономические выгоды миграции для коренного населения, скорее всего, будут скромными. Исследования говорят о том, что в плане счастья социальные отношения являются намного более важным фактором, чем небольшие изменения величины дохода, а «уход в оборону», по сути, означает распад этих отношений.