– Вижу, мессу служит друг вашего отца, архидьякон Ромеро, – сказал Барни. Поговаривали, что этот церковник – особа, приближенная к королю Фелипе, и Барни знал, что он частенько посещает дом Руисов.

– Отец обожает спорить с ним о богословии, – проговорила Херонима, состроила гримаску и понизила голос: – Он преследует меня.

– Ромеро? – Барни настороженно покосился на Педро, но тот раскланивался с соседом и потому на мгновение оставил дочь без бдительной опеки. – Что-то я не пойму. Как именно он вас преследует?

– Говорит, что надеется на мою дружбу после того, как я выйду замуж. И касается моей шеи. У меня от него мурашки по коже.

Должно быть, архидьякон воспылал греховной страстью к Херониме, подумалось Барни. Что ж, его можно понять; разве сам Барни не испытывал схожие чувства? Разумеется, вслух ничего подобного юноша говорить не стал.

– Отвратительно! – воскликнул он. – Похотливый священник – это мерзко!

Тут его внимание привлекла фигура, поднимающаяся по ступеням пресвитерия, – в белом одеянии и черной накидке монаха-доминиканца. Значит, будет проповедь. Барни присмотрелся. Монах, высокий и худой, с бледным лицом и густой копной волос, был ему незнаком. На вид монаху было около тридцати, обычно в таком возрасте проповедовать в соборах еще не разрешали. Юноша припомнил, что видел этого монаха и раньше, на службе, и подивился мимоходом, сколь истово тот возносит молитвы, будто обуянный религиозным экстазом, повторяя вслух латинские слова и обратив лицо к небесам. Он сильно отличался от большинства других священников, которые выглядели так, словно волочили тяжкое бремя.

– Кто это? – спросил Барни.

Ему ответил сеньор Педро, снова удостоивший благосклонности ухажера дочери.

– Это отец Алонсо, наш новый инквизитор.

К Барни подошли Карлос, Бетси и Эбрима, которым, похоже, тоже стало любопытно посмотреть на проповедника поближе.

Алонсо заговорил о лихорадке, сгубившей по зиме сотни горожан. Он уверял, что это кара Господня. Мол, жителям Севильи надлежит усвоить преподанный урок и очистить свою совесть. Пусть задумаются, какие ужасные грехи они совершили, раз Бог настолько разгневался и наслал на них такое наказание.

Ответ прост, продолжал инквизитор. Они приютили среди себя нечестивых язычников. Перечисляя кощунства и прегрешения еретиков, молодой проповедник распалялся на глазах. Слова «иудей», «мусульманин», «протестант» он произносил, будто выплевывая, как если бы сами эти слова были ядовитыми.

Но о ком он говорит? Барни немного знал историю Испании. В 1492 году Фердинанд и Изабелла – los reyes catolicos, католические короли – потребовали от проживавших в стране иудеев либо безоговорочно обратиться в христианство, либо покинуть Испанию. Позднее перед столь же однозначным выбором поставили мусульман-мавров. Синагоги и мечети перестроили в христианские церкви. А что касается протестантов, лично Барни в Испании таких не встречал.

Словом, юноша счел было эту проповедь пустым сотрясением воздуха, однако тетушка Бетси встревожилась.

– Это плохо, – сказала она негромко.

– Почему? – не понял Карлос. – В Севилье ведь нет еретиков.

– Если начинаешь охоту на ведьм, у тебя должны быть ведьмы на примете.

– Где он отыщет еретиков, если их попросту нет?

– Оглядись. С него станется назвать мусульманином Эбриму.

– Но Эбрима же христианин! – возмутился Карлос.

– Скажут, что он тайком исповедует прежнюю веру. Это грех отступничества, куда более страшный, чем язычество.

Барни подумалось, что тетушка может быть права: черная кожа Эбримы наверняка заставляет монахов подозревать раба в чем угодно.

А Бетси продолжала:

– Педро Руис, – она кивнула в сторону сеньора Руиса и его дочери, – читает сочинения Эразма и спорит с архидьяконом Ромеро о богословских вопросах.

– Но ведь Педро и Эбрима ходят к мессе! – упорствовал Карлос.

– Алонсо скажет, что они предаются языческому разврату у себя дома, за плотно закрытыми ставнями и крепко запертыми дверями.

– Ему понадобятся свидетели.

– Зачем? Еретики сами сознаются.

Карлос озадаченно покачал головой.

– С какой стати?

– Ты признаешься в чем угодно, если тебя раздеть догола и связать так туго, что веревки начнут рвать кожу и отделять плоть от костей…

– Перестань! – Карлос вздрогнул. – Я понял, понял!

Интересно, спросил себя Барни, откуда Бетси известно о пытках, применяемых инквизицией?

Алонсо между тем призывал горожан, всех и каждого, присоединиться к новому крестовому походу против неверных, кои скрываются прямо среди них. Когда он завершил свою проповедь, началось причастие. Вглядываясь в лица прихожан, Барни думал, что эта проповедь многих заставила обеспокоиться. Все они были добрыми католиками, но желали спокойной жизни, а вовсе не крестового похода. Подобно тетушке Бетси, они чуяли неприятности впереди.

Когда служба закончилась и священники торжественно прошли по нефу, Карлос сказал Барни:

– Идем, потолкуем с Вильяверде. Мне не помешает дружеское плечо.

Барни не стал возражать. Карлос приблизился к Франсиско Вильяверде и поклонился.

– Уделите мне толику вашего времени, сеньор, дабы мы могли обсудить дело немалой важности.

По возрасту Франсиско Вильяверде приходился ровесником тетушке Бетси. Валентина была его дочерью от второй жены. Лощеный и самодовольный, он держался, в общем-то, достаточно дружелюбно.

– Конечно, – ответил Франсиско с вежливой улыбкой.

Барни заметил, как Валентина потупилась. Она явно догадывалась, о чем пойдет речь, а вот отец девушки, по-видимому, пребывал в неведении.

– Минул год, как умер мой отец, – произнес Карлос.

Барни ожидал услышать в ответ пожелание, чтобы душа усопшего упокоилась в мире, – таково было общепринятое правило поведения, когда в разговоре упоминали умерших родичей. К его изумлению, Франсиско промолчал.

– Теперь всякий видит, что моя мастерская разумно управляется и процветает, – продолжал Карлос.

– Вас можно поздравить, – признал Франсиско.

– Благодарю.

– К чему вы клоните, молодой Карлос?

– Мне двадцать два года, я здоров и обеспечен. Я готов жениться. Я буду любить свою жену и заботиться о ней.

– Не сомневаюсь. И?..

– Смиренно прошу принять меня в вашем доме, сеньор, и льщу себя надеждой, что ваша прелестная дочь Валентина окажет мне честь стать моею избранницей.

Валентина зарделась. Ее брат, стоявший рядом, издал звук, который можно было принять за возмущенное фырканье.

Дружелюбие Франсиско Вильяверде мгновенно исчезло.