может найти выход, и он, Коля, пока не нашел тоже. Любка заинтересовалась — дай посмотреть. И через три минуты провела человечка к выходу. Потом они рассматривали картинку: надо было найти в лесу охотника, волка и лисицу. И тут Любка опередила Колю. А вот кроссворд решил он один. Она совсем не могла подбирать слова — не знала и половины. А потом нашлась еще забавная картинка: в парке спрятались три вора, спрашивалось, какого из троих легче всего обнаружить сыщику, стоящему у входа в парк.

Девочка и мальчик склонились над картинкой. Ее мягкие русые волосы щекотали его щеку. Они очень долго рассматривали рисунок, пока у Коли не начали гореть уши, а у Любы щеки. Оба вздрогнули, когда возле них раздался окрик: «А вы зачем сюда запрятались?» Это была химичка — она дежурила по школе.

Люба и Коля спустились к ней и стояли понуро, как виноватые.

— Почему у вас такой вид? Что вы здесь делаете? — допытывалась химичка. Коля протянул журнал и сказал, что они смотрели…

— Картинки смотрели? — химичка ехидно сощурилась. — Скажите, какие малыши!

Все это можно было пережить, если бы она отпустила их тут же, но она почему-то отвела их в класс и, открыв дверь, сказала: «Вот где надо смотреть картинки, а не в темных углах!»

В классе было несколько ребят — пошли смешки, разговоры. На следующий день кто-то нарисовал на доске карикатуру: Люба и Коля целуются, прикрываясь учебником химии. Коля стал избегать Любку — отворачивался при встрече, отводил глаза в сторону. Любка обиделась — она-то в чем виновата? Потом, поглядывая на Колю, стала задевать мальчишек, вертеться перед ними, хихикать. «А ты, оказывается, мальчишница», — сказал он сквозь зубы, проходя как-то мимо нее. «Да, да, да!» — ответила Любка с вызовом.

Она возненавидела химичку, химию, а заодно и физику с математикой. А тут навернулся Сенька из восьмого «А». Противный этот Сенька с острым кадыком и всегда потными руками. Верзила и второгодник. Знаменитый в школе трепач. Сначала он на нее только посматривал, а потом стал врать разные глупости: что она красивее всех девчонок в школе, что он встретил их класс, когда они шли из спортзала, и просто закачался, увидев, какая у нее фигура, что она настоящая Бриджит Бардо, что все мальчишки в его классе влюблены в нее. Так он трепался, двигая своим кадыком, но — удивительно! — Любка уже не бежала от него, не говорила себе: «У, противный!», а слушала, и даже с удовольствием. «Вот какая я мальчишница, — утешала она себя, — я на него плюю, а он все равно не отстает».

А кончилось все дрянно, очень дрянно. Как-то Сенька уговорил ее пойти на вечеринку. Собиралась компания из двух восьмых: пять мальчиков, четыре девочки. Пятая Любка — Сеньке в пару. Покупали только фруктовую, но мальчишки принесли вино. Пили, танцевали, играли в фанты, в бутылочку. Сенька все время выбирал ее. А потом они как-то очутились в той маленькой комнате, куда девочка-хозяйка велела складывать пальто. В комнате было темно, тесно, душно. Сенька стиснул Любку так, что она не могла шевельнуться, присосался к ее губам, она толкалась, пытаясь вырваться, потом задохнулась и вдруг обмякла, ослабла…

И стал Сенька ее «первым». Придумал ходить к ней, будто помогать по математике, а сам только ждал случая. Не любила она его ничуть, никогда. Был он ей противен, всегда противен, да-да, всегда!

Однажды утром Любка проснулась с такой ненавистью, что сказала громко: «Будь ты проклят, поганый». Решила — никогда ничего у нее с ним больше не будет. Никогда она не уступит, никогда его не увидит. Не пошла в школу. Но он пришел после занятий сам. Она его прогнала: «Не приходи больше, ненавижу. Не надейся. Ненавижу. Понял — не-на-ви-жу».

А он пришел опять. Она закричала, схватила со стола пластмассовую хлебницу, бросила ему в лицо. Разбила нос. Она хотела б его убить! Он прогнусил: «Ты еще пожалеешь» — и убежал.

Вскоре пошли в школе шепотки. Шепотки и смешки. Шепотки вились вокруг Любки как мухи. Роились и множились, жужжали в ушах. Шелестели за спиной, шуршали под ногами, как сухие листья.

И однажды в солнечный зимний день, когда Любка выбежала с одноклассниками из школы, рослые парни, Сенькины приятели, зашвыряли ее комьями гнусной ругани, похабных насмешек.

Любка задохнулась от гнева, пошла на парней, подняв портфель над головой, — бить. Она не знала, кого из троих бить, ей хотелось пришибить всех. Они загоготали, двое схватили ее за руки, третий отнял портфель и стал шлепать ее портфелем по заду, кривляясь и приговаривая писклявым голосом: «Не возись с мальчиками, не возись с мальчиками, а то мама сделает тебе а-та-та…»

Парни изгилялись над Любкой, она дергалась и брыкалась, а кругом девчонки и ребята стояли, будто оцепенелые, и смотрели, пока кто-то не крикнул громко: «Прекратите сейчас же!» Это был учитель физкультуры, он двинулся на парней решительно, будто собирался драться. Они швырнули Любкин портфель на мостовую и побежали. Она стояла жалкая, растрепанная, а учитель шел к ней и что-то говорил. Губы его шевелились, он говорил, но она не слыхала ни слова. И вдруг кинулась бежать. Сзади что-то кричали, кто-то пытался ее догнать, отдать ей портфель. Но она мчалась, не видя, не слыша. Добежала до дома, вверх по лестнице до квартиры, по коридору до комнаты, а там залезла под кровать и лежала долго у самой стенки, как побитая собака.

На следующий день она не пошла в школу. Прогуляла еще два дня. Ее вызвали вместе с матерью. Любка сказала Прасковье: «Ты можешь меня насмерть убить — не пойду и учиться больше не буду».

Прасковья настаивать не стала: школьная учеба казалась ей тяжкой премудростью, сама она одолела только четыре класса. Подумала: «Может, Люба в меня, зачем ее зря неволить?»

На этом Любкино ученье оборвалось.

Рогачева кончила. Заломин спросил, кто еще хочет выступить. «Чего там, давай заканчивай», — проскрипел старческий голос. Заломин напомнил: идет заседание суда, а не общее собрание жильцов.

— Так я спрашиваю: кто еще может сказать о Любови Ивановне Сапожниковой? Хотелось бы услышать также мнение молодых товарищей. — И Заломин посмотрел на девушек из первого ряда, но они опустили глаза.

— Любка Сапожникова хорошая! — крикнул тонкий мальчишеский голос с последней скамьи.

Многие обернулись, раздался смех, кто-то присвистнул. Задняя скамья заскрипела, и сгрудившиеся на ней вытолкнули низкорослого пацана лет четырнадцати. Он стоял, набычившись, прижав к груди ушанку, и щеки его наливались румянцем.

— Молчи, Пузырь! — крикнула, привстав, Любка. — Я тебя не просила…

— Как его зовут? — спросил у