– Как бы то ни было, а надобно срочно вселяться в твою комнату, Морозка, – вспомнил Артамон. – Если я не появлюсь сейчас же, твой Шмидт решит, что я утоп на отмели у Любексхольма и следует срочно искать другого постояльца. Сейчас такая комната лучше акций и ценных бумаг!

И он поспешил на Малярную улицу, предупредив нас с Сурковым, что сразу же вернется.

– Эк ему не терпится заманить в комнату хорошенькую немочку, – ухмыльнулся Сурков. – А знаешь ли что? Пока его нет, я велю вытащить на берег селерифер! То-то ты удивишься!

И я понял, что никакая война полностью не подчинит себе человека. Только что он был мрачен, осознавая ее ужасы, и вот он уже бежит по своим смешным делам, вот уже отдался своим веселым заботам. Очевидно, иначе ему на войне никак не выжить, подумал я, вот ведь и сам я, обвиненный в двух убийствах и совершивший третье, не рыдаю в отчаянии круглосуточно, а премило катаюсь на йоле и канонерской лодке, получая огромное удовольствие от уроков обращения с парусами. Жизнь такова и спасение наше в том, чтобы не видеть в ней трагедии господина Сумарокова, иначе и впрямь ткнешь в себя кинжалом, даже не дожидаясь пятого действия.

Селерифер племянника моего оказался престранным сооружением.

Вообразите себе выкрашенную в красный цвет доску, длиной около двух аршин, шириной в четыре вершка и толщиной в один. К ней приспособлены сзади и спереди деревянные рога, а меж этими рогами – колеса, наподобие колес для брички. То есть когда колеса, схваченные этими рогами, стоят на земле, как им полагается, доска немного возвышается над ними. Посередине устроено сидение – старое седло, прочно привязанное к доске. А спереди из доски торчит штырь непонятного назначения.

– Каково? – спросил Сурок. – У англичан это любимая забава.

– А как прикажешь забавляться? – осторожно спросил я.

– Да просто! Садишься в седло, как на лошадь, отталкиваешься ногами то справа, то слева. Когда селерифер разгонится, поднимаешь ноги и едешь!

– Куда?

– Куда хочешь!

Восторг в голосе племянника показался мне подозрительным; когда человек восклицает, выпучив глаза и прерывисто дыша, – жди беды. Потому я пригляделся к двухколесному диву внимательнее.

– Как же, если это твое чудище невозможно повернуть? Ты уж открыто говори – едешь по прямой, а если тебе навстречу телега, или человек, или лошадь, вся надежда на то, что они уступят тебе дорогу.

– Да мы с плотником Сидором уж думали об этом. Только голова нам все портит…

– Какая голова?

– Лошадиная…

Я понял, что мой язвительный дядюшка, высмеивая сурковский селерифер, не токмо что был прав, а еще и проявил деликатность.

– На что тебе лошадиная голова? – спросил я своего племянничка.

– Умные люди присоветовали. Сказывали – в Париже голову спереди ставят, и получается, вроде на лошади едешь. Но если поставить голову, то совершенно невозможно сделать устройство, чтобы переднее колесо поворачивалось. Вот в чем беда!

– На штырь, стало быть, насаживается лошадиная голова? – уточнил я.

– Да, только она покамест не готова. А конский хвост привязать можно, хвостом я уже запасся! Хочешь покататься?

Я, может, и рискнул бы, но на берегу вокруг нас собрались матросы и гребцы, делая насчет селерифера разнообразные замечания, порой весьма остроумные, жаль только, что все они забылись.

– А я прокачусь! – сказал мой отчаянный племянник и сел верхом на селерифер.

Место для такой поездки было выбрано, с одной стороны, подходящее – речной берег, где утоптанная земля граничила с мягким песком, так что, падая, Сурков не расшибся бы. С другой стороны, он рисковал заехать в реку.

Отталкивая попеременно то правой ногой, то левой, он покатил вперед. Сделав несколько таких шагов-прыжков, селериферный наездник поджал ноги – и тут только я понял главную беду этого сооружения. Оно нуждалось в рессорах или хотя бы в стременах – даже на мягкой земле Сурков, державшийся за штырь для лошадиной головы, подскакивал и шлепался обратно на седло весьма ощутимо, каково же было бы разъезжать по булыжным улицам Риги? Он отбил бы себе все филейные части, и не только.

Как я и полагал, добром это путешествие не кончилось. Берег не так ровен, словно его провели по линейке, Сурков, норовя хоть как-то повлиять на движение своего колесного средства, начал вздергивать вверх штырь, предназначенный для крепления лошадиной головы, полагая, что селерифер, вставший на одно колесо, удастся как-то повернуть.

На третьем рывке штырь остался у него в руках, а сам он чуть не вылетел из седла и не шлепнулся на мелководье, потому что селерифер таки заехал в воду, где и уткнулся в борт небольшой лодки.

Племянник мой замер на нем, со штырем в руках, задрав ноги в каком-то диковинном равновесии и просидел этак довольно долго, пока селерифер не стал крениться. К счастью, кто-то из гребцов его лодки, стоявший на берегу босиком, быстро забежал в воду, поймал своего командира и, взяв на закорки, перенес на берег, потом же вернулся за двухколесным чудищем.

К тому моменту, как он вкатил тяжелый селерифер на берег, я уже скорчился от смеха – как и все зрители этого представления. Как будто все мы, молодые балбесы, пришли сюда повеселиться; и жаркий летний день, и прекрасное синее небо, и ослепительные блики на воде, и легкий ветерок, пахнущий морем, к тому располагают; а война – где-то в ином государстве…

– Ну и не вижу в этом ничего смешного! – говорил красный, как рак, Сурков. – Всякое новое изобретение сперва проходит проверку! Почем вам знать, может, через десять лет все будут разъезжать на селериферах! Может, он и лошадей заменит!

Вообразив себе гусарский эскадрон с саблями наголо, летящий в атаку на двухколесных уродах, я опять зашелся смехом.

Сурков все не унимался и предпринял еще несколько попыток, причем последняя была вполне успешной. Он проехал с сотню сажен и остановился сам, более того – сошел с селерифера благопристойно, а не завалился вместе с ним наземь. Тогда только он угомонился и велел своим гребцам убрать двухколесное чудище.

– Поучусь еще немного, а там можно будет и по городу прокатиться! – гордо сказал он.

– Что останется от твоего гузна? – спросил, подходя, Артамон. – Ты месяц сидеть не сможешь, если попробуешь кататься по здешним мостовым. Морозка, мы сегодня ночуем на Малярной улице!

– Ты с ума сбрел! – отвечал я.

– Ничуть. Главное – пробраться тебе туда незаметно. И не родился еще полицейский, который догадается тебя там искать. Мои матросы отнесут туда твой сундучок вместе с кое-каким моим имуществом.

– Ты же собирался заманить к себе хорошенькую немочку! – напомнил Сурков.

– Ее сперва еще нужно отыскать, – загадочно сказал Артамон. – Сегодня мне с хорошенькими не повезло…