— Простите, какой Лоренс? — оживился Максим.

— Да товарищ твой, — вздохнул Кровлин. — В Гудермес к которому ты ездил.

— А что с ним?

— Позавчера пулю себе в висок пустил. Жалко парня.

— А что? Как?

— Ну, пришли на РОП местные, попросили начальника. Вышел Лоренс. Они ему фото родственников в окружении бандитов дают. И говорят, мол, не отвезешь взрывчатку в батальон — убьют всех. А так, мол, и сам жить останешься, и семью сохранишь. Время до вечера. Ну, он написал обо всем в предсмертной записке, дождался колонны с питанием, отдал старшему листок, вышел за территорию КПП и… Ну и погиб…

— А как бандиты на его семью-то вышли?

— Да как, сейчас разбирать стали… в общем, есть подозрение, что заплатили одной крысе в Главке за информацию о родственниках офицеров — где живут и чем. Вот понадобилось им гудермесский батальон без управления оставить, и к шантажу прибегли. А Лоренс оказался достойным…

— Лучше б к нам обратился… — пробурчал Коновалов.

— Бросьте вы, — состроил мину Кровлин. — Мы бы реально ничего не успели. Пока бы информация дошла до Москвы и наши попытались бы обнаружить, где теперь его родственники, их бы прикончили. А так есть шанс, что их за ненадобностью отпустят. И Лоренс это понимал. Но, конечно, уже поиски ведутся… И другие семьи взяты под особый контроль… А Лоренс… Как надо он все сделал.

Присутствующие помолчали. Михайленко же, подавив в себе волну ненависти, спросил:

— Так, может, войну-то вторую для начала в Москве надо было начать, чтоб порядок навести?

— Тише ты, — понял по-своему его речь Кровлин, — ладно, тут все свои, — и он посмотрел на Коновалова. — Но так… не дай бог, кто-то услышит. Ты о карьере подумай, умник.

— И это что-то повезут через Гудермес, и Лоренс погиб в Гудермесе? — перевел в иную плоскость разговор Михайленко. — Возможно, повезут лжечасть?

— Верно, верно, — закивав, тихо сказал гэрэушник. — И возможно, именно там и стоит искать развязки всего этого клубка.

— Ладно, я думаю, ситуация всем ясна, — произнес Кровлин. — Старший лейтенант завтра утром уезжает в Гудер. И мы все вместе думаем, ищем, что же хотят они в ближайшее время вывезти. Идите, Максим. Там коллектив провожает на пенсию Бескровных. Скажите доброе слово старику.

В общей палатке было шумно. За столом открывали вино, Фатима со звонким смехом обсуждала достоинства камуфляжа, подчеркивающего женскую фигуру. Посредине сидел, глупо улыбаясь и оглядывая всех печальными, полными тоски глазами, Бескровных, казавшийся маленьким, сереньким, постаревшим.

— Завтра в Гудермес? — спросил Бескровных, выйдя в разгар празднования в курилку вслед за старлеем.

— Да…

— В вину Екимова веришь?

— Нет.

— Я тоже. И, может, доказал бы это, но на пенсию отправляют. Мою выслугу лет кто-то в Москве заметил и решил, что занимаю место молодых.

— А с пропавшим в ту ночь? Так и не обнаружилось?

— Нет. Зато вот что нашел у себя, — проговорил старик и извлек из нагрудного кармана обычный грязный солдатский платок, завернутый в пластиковый пакет. — Значит, воровал боец. А солдату не может быть за полтинник. То есть вор и тот, кто взрывал, — разные люди.

Максим забрал пакет с запечатанным в нем платком, еще раз пожал руку Бескровных, и они оба вернулись к застолью.

Подземная лодка, она же военная комендатура, — это не какое-то одно мистическое здание или название кабинета в администрации. Это целая сеть зданий, домов и домишек, раскинувшихся по всей территории необъятной Чечни подобно игральным костям, брошенным нетрезвой рукой заядлого игрока в нарды.

— Какого?.. За каким?.. — самые часто задаваемые в Чечне вопросы, когда дело касается военных комендатур. Нет, не разведрот и мотострелков, которые осуществляют, по сути, охрану «подземных лодок», касаются слова. А тех, на кого падает тяжелое военное бремя «подвоза и участия в распределении гуманитарной помощи, выдачи пенсий и пособий».

Военная комендатура, по сути своей, — отдельный мир. Мир людей, которые когда-то вникли в нужды местного населения, «погрузились» в проблемы современной Чечни. «Погрузить-то их погрузили, — говорили офицеры стоящих по соседству отдельных батальонов и полков, — а вот поднять забыли…» «Офицеры военных комендатур — это не уклунки и спиногрызы, а люди с тяжелой, нелегкой судьбой», — говорили, кисло улыбаясь, проезжающие мимо отряды.

Конечно, были нормальные комендатуры, и не очень… Имелись в них, как уже упоминалось, свои боевые подразделения и свои медики. Свои связисты. Свои герои и свои гниды лицемерные. Имелись свои чекисты.

Максим знал обо всем этом и поэтому был не в большом восторге от назначения. Ему выделялся целый кабинет, и каждую пятницу в этот кабинет приезжали чекисты местных частей, свозились кипами документы, изъятые на операциях, поступали лентами оперативные сводки. И на все это был только один человек, прапорщик Гульба, и одна обезьяна, которую звали младший сержант контрактной службы Куйбышев М. Р. Прапорщик и Куйбышев были в комендатуре вечными, вроде печки-буржуйки, и достались новому ответственному за район. Старого отправили на повышение в Астрахань, а новый, по слухам, которые придумывали и распространяли по комендатуре прапорщик и Куйбышев, был переведен из Ханкалы из-за сифилиса, который подхватил во время службы на Новой Земле — клочке ледяной суши на севере страны, на котором, кроме офицера, находились еще двадцать восемь солдат, уйма северных оленей, белых медведей и загадочных и непонятных леммингов. Так как прапорщик не знал, кто такие лемминги, его воображение рисовало себе существ, похожих на женщин, но волосатых и доверчивых. Куйбышев, как человек, лишенный воображения, на рассказы прапорщика лишь пожимал плечами.

— Да, ну и что? Мало ли, бывает. Вот из третьей роты контрактник был, Гурьин, так дома в отпуске глистами заразился! А уж на Новой Земле… Там, думаю, всякой болезни много.

Обо всем этом Максим не знал. И в первые дни, когда после него промывали с хлоркой душевую, а простыню, вместо того чтобы отправлять в стирку, сжигали за воротами, он воспринимал это как чудачество.

Все выяснилось, когда в одну из пятниц чекисты, съехавшиеся на совещание, спросили в лоб: мыть ли после рукопожатий руки, или болезнь уже ушла.

Утром прапорщик уехал на «большую землю» лечить контузию. Куйбышев, как менее причастный, отделался нарядом на ремонт кабинета. Во время этого действа Михайленко понял, почему данное существо звали всегда коротко и просто — обезьяна. Мало того, что младший сержант щеголял красной от краски волосатой грудью, он был еще весь, с ног до головы, в этой краске… Все в кабинете было тоже в ней. Куйбышев решил, что ремонт должен касаться всего, включая стол, компьютер и одиноко висящую на потолке лампочку. На потолке краска засохла в виде падающих капель. Видно, красил Куйбышев потолок, поливая его прямо из ведра, в котором разводил краску.