Коридоры остались позади, никто не встретился, и это было как-то подозрительно удачно, но я и не сомневалась в успехе задуманного. Вот дверь, я тихонько прошмыгнула, едва касаясь земли побежала к пляжу, слыша стук собственного сердца. Но стоило увидеть темнеющие вдалеке башни, и все напряжение как рукой сняло.

Как и в первый раз, волшебный вид выбил воздух из легких. На глаза навернулись слезы, я ощутила такую радость, будто мне подарили весь мир. Но почему гавань так действовала на меня? Это же обычное место, не такое роскошное, как Академия. Что меня так влекло туда?

И, как оказалось, не одну меня: когда глаза привыкли к темноте, и заметила впереди одинокую фигуру.

Глава 10. Гавань, ставшая якорем

— Мы снова вернулись сюда.

Хоть расстояние и было приличным, я отчетливо расслышала его шепот. У меня что, сверхслух развивается?

— И всегда будем возвращаться.

Глубоко вдохнув воздух, сделала несколько шагов навстречу, но невольно затормозила, так как он по-прежнему смотрел только на гавань. Нет, так не годится, я должна подойти, и поблагодарить! Смелее, Элиф, смелее!

Хотела окликнуть его, но он сам заговорил, так и стоя спиной ко мне:

Вздымалась гавань в тьме ночи,

Манила взор таинственный ее,

Кричал же разум мой: «Молчи!»,

Но сердце диким жгло огнем.

Под светом звезд я видел мир:

Он полон лживых миражей.

Но редкий я нашел сапфир,

Среди бессмысленных камней.

В тот миг я понял, как любить,

Как ждать чудес во тьме ночи.

Я знал: ее вовек мне не забыть,

От гавани мне не забрать ключи.

На секунду показалось, что сердце перестало биться, но после того, как его голос затих, оно наверстало пропущенные мгновенья.

Мне хотелось плакать, беситься, поколотить его или влепить пощечину самой себе, чтобы прийти в себя, но вместо этого я просто сделала шаг назад, споткнулась, и почти упала. Почти — потому что он не позволил мне упасть: в мгновение ока оказался рядом, и поддержал, отчего мы впервые оказались так близко друг к другу. Сейчас его глаза были темными, как ночь, а при свете дня — теплыми, карими, с серебристыми ореолами на зрачках. Обычно от улыбки вокруг глаз расходились задорные морщинки, но сейчас взгляд выражал боль и напряженность, тоску. И чувства, которые он выплеснул в стихотворение.

Что нужно было сделать в этой ситуации? Оттолкнуть его? Сказать, что между нами ничего не может быть? Будто он сам этого не знает! Нет, мы оба понимали, что разделяет нас самая настоящая пропасть, которую не обойти, через которую не перекинуть мост. Будь он даже обычным драконом — нас все равно не поженили бы, смертные не имеют права сочетаться священными узами брака с «благородной высшей расой». Но он — наследник Ясногоровых, и этим все сказано. Ему не позволят отступить от возложенных на него ожиданий, иначе все драконье общество будет опозорено, чего не допустят.

Все это было правдой, очевидной для всех, но мы упрямо закрывали глаза: и когда танцевали на балу, и когда он заступился за меня, ревновал к другому, слагал стихотворение в мою честь. Этого было достаточно, чтобы опомниться, решить все раз и навсегда, но что мы вместо этого сделали?

Мы поцеловались.

Да, так просто, и так естественно: без лишних слов, без ненужной суеты и громких фраз. Все что нужно, он выразил в стихотворении, а мои чувства и так отражались в глазах, я не могла их спрятать, еще не умела. Поэтому он решительно притянул меня к себе, и так же решительно поцеловал.

Для меня это было впервые, но я не грохнулась в обморок, нет, наоборот, когда он отстранился, мне показалось, что я лишилась чего-то важного, что больше не повторится, но что было так необходимо.

— Элиф, — произнес он изрядно севшим голосом.

Я не позволила ему договорить, так как слова были лишними. Вместо этого взяла его за руку, и теперь уже уверенно подошла ближе к озеру. Мы стояли у самого края воды, наблюдая, как гавань купается в лунных лучах, а вокруг нас искрится звездная пыль.

* * *

Этим утром я пришла в столовую не одна: сестры Кривич деликатно составили мне компанию, благодаря чему волна ропота и ядовитых насмешек сократилась почти втрое. Академия еще не знала, что именно случилось вчера вечером, поэтому за ночь догадок изрядно так прибавилось. От взглядов едва не спотыкалась, пытаясь сконцентрировать внимание на ночной прогулке, и первом в жизни поцелуе.

Стоило об этом подумать, как лицо расцветало сумасшедшей улыбкой, и Ольга недоуменно поднимала брови. Мирослава загадочно улыбалась, но что-то мне подсказывало, что ее больше занимал не мой цветущий вид, а свои собственные воспоминания. Хотя все остальные видели в Глебе мрачного и своеобразного дракона, я разглядела нечто большее, и могу представить, как он изворачивался, устраивая им с Мирославой вечернее свидание.

Сам Скуратов со своим братом, Клеверовым и учениками из людей уже сидели за привычным столиком, и явно выглядывали нас. Матвея среди них не было, и, хотя я была к этому готова, на секунду сердце все же кольнуло.

— Ну наконец-то, сударыни! Мы уже думали, вас тоже отстранили!

Участников вчерашней драки отстранили от занятий до конца недели для проведения расследования, профилактических бесед и примирения. Нас с Ольгой не стали трогать отчасти благодаря тому, что мы девушки, но в основном — благодаря своевременному вмешательству отца Ольги. Он прибыл ночью, и был так зол, что даже попечители уступили под напором дракона. Хотя я этого и не ожидала, господин Кривич также защитил мое доброе имя, так что мы обе теперь освобождались от разбирательства.

— Все хорошо, мы просто долго собирались, как и положено девушкам.

Ольга старалась отшучиваться, но никто не повелся на уловку.

— Прошу, сударыни, расскажите, что случилось, — Александр переводил внимательный взгляд с нее на меня, и обратно. — Это не праздное любопытство или попытка вас оскорбить.

— Конечно, — сударыня Кривич неожиданно покраснела. — Мы проводили время во внутреннем дворике с сударыней Стрелицкой, мило беседовали. Потом к нам подошел сударь Ясногоров, и сразу после него — судари Эрлинг с Хрусталевым и остальными своими друзьями. Вы же знаете Вадима, — теперь она скривилась, и такое же выражение появилась на лицах Скуратовых, — он весьма неприятная личность. Одной фразой умудрился унизить меня и Элиф, а потом — прилюдно оскорбил сударя Ясногорова, его покойных родителей, госпожу Тобольскую, и даже семью сударя Эрлинга.

На минуту воцарилось мрачное молчание, после чего Глеб заметил:

— Он