лагеря, рассчитанного на целую армию, оказались настольно явны, что это вызвало открытое возмущение в государевой свите.

Дело дошло до того, что только что прибывший из Грузии командир стоявшего там Отдельного корпуса генерал-лейтенант маркиз Ф.О. Паулуччи, назначенный по случаю войны начальником штаба 3‑й Западной армии, сказал в глаза Фулю:

«Этот Дрисский лагерь мог создать только или сумасшедший, или изменник».

Адмирал А.С. Шишков, государственный секретарь, сопровождавший императора, в своих «Дрисских записках» отзывался о фортификационных сооружения лагеря так:

«Каково было мое удивление, когда я от некоторых искусных и благомыслящих людей услышал, что местоположение сие, при построенной на берегу реки ничтожной бойнице, скорее может послужить в пользу неприятеля, нежели нашу; даже говорили, что это западня, в которую все без изъятия могут быть загнаны и пойманы.

Хотя, служа на флоте, был я несведущ о выгодных или невыгодных местоположениях для битвы сухопутных войск, однако ж, по рассказам их, находил сие опасение их весьма основательным и справедливым».

Вид дрисских укреплений действительно производил удручающее впечатление не только на людей чисто армейских. Дело было даже не в слабости фортификационного пояса этой полевой крепости, а в его местоположении. Дорога Вильно – Санкт-Петербург проходила в 30 километрах севернее Дриссы, а дорога Вильно – Москва – в 180 километрах южнее. То есть неприятель, имевший превосходство в силах, мог без излишних маневров обойти Дрисский лагерь с двух сторон и с большой степенью надежности блокировать его.

Во-первых, укрепленный армейский лагерь был очень тесен для тех войск, которые должны были его оборонять. Их ожидали в Дриссе с первых дней осадной жизни большие тяготы. К тому же вражеская артиллерия имела хорошую возможность обстреливать собранные здесь русские войска.

Во-вторых, фортификационные сооружения мощностью не блистали и имели недостаточную поддержку друг друга огнем. Так, редюиты, прикрывавшие мосты через Западную Двину, были тесны, а спуски к мостам настолько круты (обрывистые берега имели высоту до 15 метров), что артиллерию приходилось свозить к переправам на руках.

И, наконец, в-третьих, перед левым фронтом лагеря находился большой лес, который скрывал приближение и передвижение многотысячного неприятеля. Он мог здесь скрытно подойти к русским укреплениям, защитники которого были лишены фронтального обзора, и внезапно атаковать их большими силами. Положение не спасало огромная засека длиной в 1600 метров и шириной в 50 метров.

«Последнюю каплю» в сомнения Александра I в том, защищать или не защищать 1‑й Западной армии Дрисский укрепленный лагерь, внес адъютант Барклая де Толли, ранее посланный с приказаниями к атаману Платову. Он сообщил, что корпус маршала Даву преградил путь багратионовской армии к Минску, и та была вынуждена повернуть еще южнее, к Бобруйску. То есть теперь 2‑я Западная армия оказалась полностью отрезанной от Дриссы главными силами неприятеля.

Это известие резко меняло общую картину расположения сил России на театре военных действий. Если раньше 1‑я и 2‑я Западные армии отстояли друг от друга на 100 километров, то теперь разрыв составлял уже 200 километров.

Теперь непригодность Дрисского лагеря (и, соответственно, всего плана Фуля на войну) виделась всему генералитету и императорскому окружению. Более того, дальнейшее пребывание в нем было сопряжено с несомненной опасностью для русских войск.

Последний удар по плану на войну прусского генерала Фуля нанес главнокомандующий 1‑й Западной армией. Он высказал обоснованные предположения, что Наполеон будет наступать между Дриссой и Днепром, оставив укрепленный лагерь в стороне. В действительности так оно и случилось. Французы, не предпринимая атак на укрепленный лагерь, могли довольно удачно удерживать в нем неподвижно стоявшую главную армию противника.

Государь собрал военный совет, на который генерал Фуль приглашен не был. Собравшиеся пришли к выводу, что Дрисский лагерь надо оставлять немедленно. Было принято предложение Барклая де Толли об отходе к Витебску и дожидаться там подхода армии Багратиона. Провиантский магазин в Велиже позволял решить вопросы обеспечения войск продуктами питания.

Что ожидали французы, подступив к Дрисскому укрепленному лагерю 18 июля, еще не зная, что русские оставили его? Один из участников наполеоновского Русского похода вспоминал о том в мемуарах:

«При непрерывном приближении к главным окопам, необычайно высоким и снабженным большим количеством бойниц, у многих, вероятно, сердце забилось удвоенным или утроенным темпом. Чем ближе мы подходим, тем тише становилось все; не слышно было ни звякания оружия, ни покашливания, ни одна лошадь ни заржала. В любое мгновение мы ждали громового приветствия из этих окопов и их жерл.

Вдруг туман, застилавший нам глаза, рассеялся. Тишина сменилась шопотом, а потом хохотом: за огромными окопами не было ни одной пушки, ни одного солдата. Наверху бродил мужичок, которого раньше приняли за солдата, а посланные патрули скоро принесли известие, что русские на заре покинули свой лагерь и эти окопы».

…Решения военного совета в Дриссе имели исключительное значение для дальнейшего хода Отечественной войны 1812 года. Именно там окончательно было покончено с планом Фуля. Дальнейшие события в войне развивались по полководческому замыслу генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли. Их суть состояла в том, чтобы как можно скорее соединить 1‑ю и 2‑ю западные армии в единую силу и «предупредить» неприятеля на московском направлении.

По настоянию главнокомандующего 1‑й армии в ее управлении были сделаны серьезные изменения. Лишились своих должностей начальник армейского штаба генерал-лейтенант Н.И. Лавров и генерал-квартирмейстер генерал-майор С.А. Мухин. Они откровенно не справлялись со своими должностными обязанностями: это показали первые дни войны.

Их посты (соответственно) заняли энергичные, перспективные генерал-майор А.П. Ермолов, будущий «проконсул Кавказа», и полковник К.Ф. Толь, штабные способности которого были замечены еще в суворовском Итальянском походе 1799 года. И тот и другой станут одними из главных действующих лиц в начавшейся войне и на военном поприще достигнут больших высот и почестей.

Алексей Петрович Ермолов, герой Бородина, станет в 1813 году командиром гвардейской дивизии и армейского корпуса, в 1814 году – командующим Обсервационной армией на австрийской границе, в 1815 году – командиром гвардейского, а затем пехотного корпусов. С 1816‑го по 1826 год – командующий Отдельным Грузинским (с 1820 года – Кавказским) корпусом, управляющий гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях, чрезвычайный посол в Персии.

Кавказская война, которая свой официальный отчет берет с 1817 года, началась во время ермоловского царского наместничества в Тифлисе. Во время Крымской (или Восточной) войны А.П. Ермолов был избран начальником государственного ополчения семи (!) губерний России. Имел звания генерала от инфантерии и генерала от артиллерии.

Карл Федорович Толь закончит свой жизненный путь генералом от инфантерии и генерал-адъютантом. За Бородино станет георгиевским кавалером. Пройдет с русской армией весь путь от