Мма Рамотсве проглотила комок в горле.

– Очень хорошо понимаю, – сказала она. – Понимаю. Ваше сердце разбито, рра. Я понимаю.

– Да, разбито, – подтвердил мистер Боболого. – Вы правы, мма.

Мало что можно было сказать еще, и они направились по дорожке к белому фургончику мма Рамотсве, припаркованному под деревом. Но по дороге мма Рамотсве решила задать еще один вопрос, скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем чтобы добыть какие-то сведения.

– А каковы ваши планы относительно Дома Надежды, рра?

Мистер Боболого обернулся и посмотрел на дом.

– Мы собираемся сделать пристройку вон с той стороны, – ответил он. – Мы заведем новые душевые кабинки и комнату, где девушки смогут учиться шить. Вот что мы собираемся сделать.

– Но это дорого, – сказала мма Рамотсве. – Пристройки всегда оказываются чуть ли не дороже, чем сам дом. Строители – люди жадные.

Мистер Боболого рассмеялся.

– Я скоро окажусь в состоянии платить, – ответил он. – Думаю, что в недалеком будущем я могу стать богатым человеком.

Если бы мма Рамотсве была менее опытна, если бы она не основала «Женское детективное агентство № 1», эта фраза заставила бы ее вздрогнуть или оступиться. Но она была опытной женщиной, а работа раскрыла перед ней многие стороны человеческой жизни, поэтому, услышав, что он сказал, она осталась совершенно бесстрастной. Но эти последние несколько слов, произнесенных мистером Боболого – каждое слово, – упали в пруд ее памяти с всплеском, отдавшимся эхом.

На следующее утро в «Быстрых моторах» на Тлоквенг-роуд, когда утреннее напряжение схлынуло, мма Рамотсве сидела за письменным столом и диктовала письмо клиенту, а карандаш мма Макутси двигался по странице блокнота с приятным поскрипыванием. Стенография – предмет, в котором она была одной из сильнейших, и ей нравилось писать под диктовку.

– В наше время и секретари часто не знают стенографии, – заметила мма Макутси, обращаясь к мма Рамотсве. – Можете в это поверить, мма? Они называют себя секретарями и не умеют стенографировать. Что подумал бы мистер Питман?

– Кто это мистер Питман? – спросила мма Рамотсве. – О чем он должен думать?

– Это очень известный человек, – сказала мма Макутси. – Он придумал стенографию и написал о ней несколько книг. Он один из великих героев секретарского дела.

– Я поняла, – отозвалась мма Рамотсве. – Возможно, следует поставить ему памятник у Ботсванского колледжа делопроизводства. Так его никогда не забудут.

– Это очень хорошая мысль, – согласилась мма Макутси. – Но не думаю, что это кто-нибудь сделает. Им пришлось бы собирать деньги с окончивших колледж, а я не думаю, что некоторые девушки – те, которые ничего не знают о стенографии и которые не сумели получить больше пятидесяти баллов на экзаменах, – станут платить.

Мма Рамотсве рассеянно кивнула. Она не особенно интересовалась делами Ботсванского колледжа делопроизводства, хотя всегда вежливо слушала, когда мма Макутси распространялась на эти темы. У большинства людей в жизни есть что-то особенно важное, и она полагала, что Ботсванский колледж делопроизводства был ничуть не хуже чего-либо другого. Интересно, что же это в ее случае? Чай? Наверняка есть что-то поважнее чая, но что? Она посмотрела на мма Макутси, словно искала вдохновляющую мысль, но в голову ничего не приходило, и она решила обдумать это позже, в свободное время, когда можно позволить себе подобные философские размышления.

Теперь, когда утренняя диктовка была окончена, а письма должным образом подписаны, мма Рамотсве поднялась из-за стола, оставив мма Макутси надписывать адреса и подбирать марки нужного достоинства в ящике с почтовыми принадлежностями. Мма Рамотсве выглянула в окно, утро было как раз такое, какие она любила: не очень жаркое, но с ясным небом, залитое солнечным светом. Такое утро нравится птицам, подумала она, они могут расправить крылья и петь свои песни. В такое утро легкие наполняются воздухом, к которому не примешивается ничего, кроме аромата акации, травы и чудесного запаха скота.

Она вышла из офиса через заднюю дверь и постояла там с закрытыми глазами, ощущая на лице солнце. Как хорошо было бы оказаться снова в Мочуди, подумала она, сидеть перед каким-нибудь домом, чистить овощи или, скажем, заниматься вязанием. Девочкой она умела это делать, сидела рядом со своей родственницей, любившей вязать крючком и делавшей салфетку за салфеткой из тонкой белой нити – столько салфеток, что каждый стол в Ботсване можно было покрыть дважды, и эти салфетки кто-то где-то продавал и покупал. Сейчас у мма Рамотсве не было времени вязать, и ей было интересно, вспомнит ли она, как это делается. Говорят, что нельзя разучиться вязать крючком, так же как кататься на велосипеде. Но так ли это? Конечно, многие вещи забываются, если в них давно не практикуешься. Мма Рамотсве однажды пришлось встретить человека, который забыл свой родной язык сетсвана, и она была удивлена и шокирована. Этот человек уехал в Мозамбик юношей, говорил там на тсонга и выучил португальский. Когда он через тридцать лет вернулся в Ботсвану, то казался иностранцем, и она видела, насколько он сбит с толку тем, как люди употребляют простые повседневные слова на сетсвана. Потерять собственный язык все равно что забыть родную мать, и, можно сказать, не менее печально. Мы не должны терять свой язык, подумала она, даже если мы довольно много говорим по-английски, потому что это будет утратой части души.

Мма Макутси, естественно, в детстве говорила на другом языке. Ее мать владела языком икаланга, потому что была родом из Марапонга, где разговаривают на одном из диалектов икаланга, который зовется лилима. Это очень усложняет жизнь, подумала мма Рамотсве, ведь они говорили на второстепенной версии второстепенного языка. Мма Макутси выросла, разговаривая и на сетсвана, языке своего отца, и на этой странной версии икаланга, а затем учила в школе английский, потому что именно так продвигаются в жизни. Ты никогда не попадешь в Ботсванский колледж делопроизводства, если не говоришь по-английски, и уж конечно никогда не получишь девяносто семь баллов, если твой язык не будет безупречным, почти таким, на каком обычно говорят учителя.

Мма Рамотсве совсем забыла, что мма Макутси говорит на икаланга, пока однажды та не вставила в одну из фраз слово на этом языке.

– Я поранила гамбо, – сказала мма Макутси.

Мма Рамотсве посмотрела на нее с удивлением:

– Гамбо?

– Да, – подтвердила мма Макутси. – Когда я шла сегодня на работу, то шагнула в выбоину и поранила гамбо. – Она замолчала, увидев на лице мма Рамотсве удивление. Потом поняла. – Простите, – сказала она, – гамбо – это нога на икаланга. Если говоришь на икаланга, то твоя нога – это гамбо.

– Понятно, – отозвалась мма Рамотсве. – Странное слово. Гамбо.