Плохо, что она не смотрела тогда на Преображенцева! Она бы все поняла, если бы только догадалась на него взглянуть!

Звонивший считал, что она все видела своими глазами и должна об этом рассказать или ей придется ответить за молчание.

…Он не должен был умереть. Он великий охотник. Он был не готов.

Дядя Коля Вуквукай, выходит, был великим охотником?! Маленький человечек с ничего не выражающим желтым лицом? Или охотники не обязательно должны быть статными великанами с тонкой игрой эмоций на румяных физиономиях?!

Дядя Коля, попыхивавший своей трубочкой и наблюдавший за ней, как ей показалось, с некоторым насмешливым презрением!

Он спросил у нее, какие новости, а она сказала о вступлении России в ВТО!

На него охотились, а он был не готов. Теперь охотиться будут на тебя.

Лиля вдруг отняла руки и посмотрела на Олега – первый раз за все время.

– Охота, – сказала Лиля. Он быстро на нее взглянул. Кажется, с ужасом. – Вот оно. Как только человек сказал про охоту, ты уронил кружку. Ее потом Алена подняла. Я права?

Тишина дрогнула и стала трескаться с тихим зловещим звуком.

– Тебе нужно срочно вернуться в Москву.

– На твоей машине, может, поедем? Самолеты не летают, корабли не плавают.

– Не ходят, – поправил Преображенцев. Тишина все трескалась.

– Олег, что случилось в эфире? Говори уже, ну!..

– Плохо все, – сказал Преображенцев без всякого выражения. – Все очень плохо. Охота – это… В общем, это приговор.

– Мне? – уточнила она.

Самое время зарыдать, подсказала анадырской Лиле Лиля московская. Зарыдать и закричать, что она не желает ничего этого слышать и пусть они все провалятся к черту со своей первобытной чукотской дикостью.

– Объясни, пожалуйста, – сосредоточенно попросила анадырская Лиля. – Я не понимаю.

– Люди из тундры никогда не охотятся на городских. Это закон. Даже если городские задевают или оскорбляют их. Люди тундры знают, что чаще всего это происходит от невежества и непонимания. Но если перейти границу, начинается охота. Ты уже не человек, ты цель. Рано или поздно тебя настигнут. Это знают все, кто родился и вырос на Севере.

– Такая… кровная месть?

– Охота! – возразил Преображенцев с силой. – Месть тут ни при чем. Представь себе, что ты волк. Тебе придет в голову мстить собакам?

Машина остановилась. Двигатель стучал, приемник орал, и не было никакой тишины.

– И что мне теперь делать?

– Улетать. И никогда не возвращаться.

– Это ты уже говорил, – пробормотала Лиля. – Улететь я не могу. Самолеты не плавают и корабли не летают. А у меня нет ни денег, ни документов!

– Их нужно найти.

– Ну, это ты тоже уже говорил. – Она взялась за ручку. – Мою сумку украли… охотники? Те, что собираются меня убить?

– Я никогда не слышал, чтобы охотники крали. И никогда не слышал, чтоб охоту объявляли по радио.

– Тогда, может, все обойдется?

Он посмотрел на нее.

У нее озабоченный, но тем не менее деловой вид, и не похоже, что она боится! Впрочем, она ведь ничего толком не поняла. Олег Преображенцев, родившийся на Севере, много времени проводивший в тундре с отцом-охотником, ходивший на медведя и волка, умеющий править собачьей упряжкой и ночевать в снегу, испугался всерьез.

Он знал, что граница нарушена и решение принято. Все уже случилось, и изменить ничего нельзя.

Если только… найти охотника и успеть первым. Но это вряд ли.

Таня заахала, когда узнала, что квартиранткина сумка пропала, выбежала, не переставая причитать, и вернулась со связкой ключей. Лиля попробовала сказать, что «они сами откроют», но отвязаться не было никакой возможности.

Таня резво взбежала на третий этаж, за ней плелись Лиля-размышляющая и Преображенцев-мрачный, распахнула дверь, зажгла свет и пропала в квартире.

Лиля должна была убиваться и горевать, но почему-то не убивалась и не горевала, она вошла следом, стянула кухлянку, в которой в любом помещении моментально становилось невыносимо жарко, подождала, надеясь, что Преображенцев из кавалерских и галантных соображений кухлянку у нее перехватит, ничего не дождалась и кое-как приладила ее на вешалку. Преображенцев, как давеча на радиостанции, о чем-то думал и на Лилю не смотрел.

А ведь поначалу она ему нравилась, это было совершенно ясно! Сперва нравилась, а потом разонравилась.

– Лиля! – позвала из комнаты Таня. – Лиля, глянь вот здесь! Не она?

Лиля и Преображенцев одновременно кинулись по узкому коридорчику, вломились в комнату, где было холодно, горел яркий неуютный свет и на кровати, застланной пикейным покрывалом, стояла лакированная вишневая сумка, абсолютно чуждая здесь вещь из другого мира.

Таня показывала на сумку широким жестом, как артистки на сцене: «А вот и тетушка приехала!»

– Она?

Лиля неуверенно пожала плечами, хотя это была совершенно точно ее сумка – а в ней вся жизнь! – и никакой другой она с собой не брала.

– Господи, как же ты ее тут забыла-то, а?

– Я не забывала. – Лиля подошла, села на пикейное покрывало и стала копаться в сумке. – В том-то все и дело!

– А кто же забыл?! Нет, ну надо же! А я думала, и впрямь украли! У нас здесь ведь никто ничего не ворует, некому воровать!.. Хотя в восемьдесят шестом, как сейчас помню, откуда-то цыган принесло, так они у завклубом Котикова мотоцикл увели, он с материка его для сына привез, и еще шестьсот рублей. На мотоцикле до шестнадцатого километра доехали – там дорога кончается – и бросили, а шестьсот рублей…

– Все на месте? – спросил Преображенцев и подсунулся так близко, что Лиле пришлось немного податься назад на пикейном покрывале. – Ты смотри, смотри!..

– Я смотрю…

Его неожиданная и никчемушная близость – черный свитер, загорелое ухо с дыркой для серьги, щека, подернутая блестящей и светлой, как лед, щетиной, – мешала ей. Интересно, почему щетина светлая, если волосы темные? Так бывает, что ли?

Лиле вдруг стало до того неловко, что она выпрямила спину, приняла специальный московский вид – коронный номер! – и слегка отпихнула Олега.

– Все на месте, – заявила она своим московским тоном. – Очень хорошо, что нашлась! – и любовно погладила сумку по сияющей лаком самодовольной морде. – Мне ее подарил… близкий человек.

– …а те шестьсот рублей так и пропали, – продолжала Таня. – Куда-то они их сбагрили! Между собой попрятали, и поминай как звали! Как они сюда попали тогда, цыгане эти, ума не приложу. В те годы в погранзону въехать…

– И она дорогая очень, – перебила ее Лиля, потому что «близкого человека» Преображенцев пропустил мимо ушей, а нужно, чтоб не пропустил! – Стоит три тысячи евро!