Иверень не смел заступить на оскверненный черным огнем — чоготом — прогал. Тревожно тянул шею, волновался. Июль пристроила суму — та словно стала втрое тяжелее. Посмотрела в лицо провожатому. Лес не был щедр, отдавая ей помогателя, но лес хотел жить. Иверень замялся.

— Как бы я сказал? Сама должна была увидеть...

— К старой проводишь? — тихо перебила Июль.

Иверень молча развернулся.

Ветра в лесу почти и не водилось, Волк пришёл из породы буреломов — ломал хребты бешеным ветрам. В нем хорошо, надёжно было непогоду переживать — если пустит к себе, да после выпустит. Иверень скользил впереди, ступал неслышно; Июль тишком пыталась перенять его походку. Плюнула — лесовика ей было не повторить.

Окраинный лес кончился, наступал морочный виток улиточного — деревья здесь стояли гнутые, свитые в петли, как недужные, что макушку к пяткам закидывают, колесом ходят.

Иверень тронул девушку за руку.

— Тут меня держись, сичас быстро пойдём, чтобы не расчуяла.

— А ты по природе своей кто таков будешь? — спросила девушка, когда протискивалась следом за тьманником, в ушко древесное.

Тот обернулся на ходу, мигнул светлым глазом.

— Стень я, — признался застенчиво, — Маремьяны брат меньшой.

— По станам ходишь, людей моришь?

— Какое людей, собак я сушу, — Иверень тяжко вздохнул, — и то от дела лытаю, не по нраву мне. Люблю я собак, а и люди хорошие, весело с ними.

— Ну а сестрица твоя что?

— Злая она, — печально признался Иверень. — Щиплется больно, что твой гусь.

Больше его Июль не пытала. Паче — времени на болтовню не стало, лес вильнул и будто треснул-надломился под ногами. То открылось пустое русло, жила в тесных высоких берегах. Глубокое, хитрым кругом идущее, себя же за хвост кусающее. Мостом перекинулся остов — позвоночная цепка, арка ребер, всё между собой как будто слитое. Июль зверя, который мог бы носить в себе такую глыбу, не знала да и знать не хотела. Сумка к тому стала неподъемной, резала плечо. Июль взмокла; втянула торбу на спину, пристроила между лопатками.

Прислушалась — тихо было, только позванивало что-то из самой глубины, как будто кто со стеклышками игрался или корова выпасалась.

Девушка тронула мысом обувки костяную переправу. Тьманник же без страха встал у самого края обрыва, глянул вниз.

— Кто там? — справилась девушка.

— Да давно никто не живёт вро...

Не договорил, как без звука выхлестнулся перед ним крюк — Иверень прочь шатнулся, но не уберёгся. За ногу его цапнуло, вниз поволокло.

Июль успела. Подскочила, дернула с шеи алые бусы, ударила понизу, отбивая добычу. Уметнулся крюк в обратку, только борозду в лесной пади прочертил.

Стень глядел на девушку снизу. Глаза от испуга у него стали совсем человеческими.

Июль краем глаза усмотрела, как внизу перелилось в воде вощаное длинное тело. Бусы бросила обратно на шею — те и сцепились, как положено.

— Спасибо тебе, девушка. От смерти упасла.

— Вставай, сухота собачья, — девушка протянула руку, помогая стени подняться. — Надо думать, как перебираться будем. Чей хребет хоть?

— Аглая— зверя, — отозвался Иверень, встряхиваясь.

— Стало быть, сам он там, понизу плещется, — заключила девушка. — Вылущили.

Задумалась. Раньше такую стражу пройти нельзя было: тот, кто ставил, знал своё дело крепко. Но время минуло, сила в землю ушла, потроха сгнили, остались шкура да кости. Июль сунула руку в суму, вытянула бурдючок. Иверень дернул носом.

— Вино?

— Угу.

Открыла бурдючок и бросила от плеча, не дерзая подойти ближе. Гулко плеснуло. Затихло. Спутники переглянулись, Иверень взволнованно переступил с ноги на ногу, как стригунок.

— Как думаешь, принял? — справился нетерпеливым шепотом.

— Я почем знаю, ты мой провожатый, — ворчливо отозвалась Июль, вслушиваясь.

— Так я посмотрю?

— Дело. А я прикрою.

Так, держась друг за друга, глянули вниз. Ничего там не было, только темнота, гладкая, словно зеркало ночью.

Мост прошли осторожно, друг за другом. Июль придерживалась за ребра, сухие и холодные, все в насечках нелюдских буковиц. Под касаниями они слабо вспыхивали, точно самоцветные жучки, и тут же гасли. Стень шёл так, поглядывая вниз. Аглай, значит, сделала себе зарубку Июль.

— Странная у тебя обувка, — Иверень приободрился, как только мост закончился.

Июль лишь повела плечами. Сапоги с железными носами и клепками, рабочая справа. Хвала обратному, помог приодеться. И обувь, и платье рабочее, чудное: вроде как портки мужские, с рубахой вместе сшитые, да с единой завязкой на боку. Удобно, не жарко, не холодно, и ткань прочная, не маркая.

Разве что цвет не видный, бусый; но да к пожарным её волосьям хорошо шёл.

— Тебе тоже не помешало бы лабаки какие справить.

Стень удивился.

— Да мне вроде как и не к чему...

— На людях босой покажешься, мигом смекнут, что ты не-наш.

Иверень качнул головой, затуманился об чем-то. Июль тоже думно сделалось. Чего полезла советы давать? Обратный того не требовал. Лес вовсе скрючился, отбил охотку языком молотить. Иверень шёл выборочно, не через всякий ствол переступал, иные деревья обходил, и Июль запоздало смекнула, что он режет-половинит им дорогу.

Расстояние, незримое в ночи, сокращалось рывками, утягивалось. Сума на спине набухла. Лямки резали подмышки. Июль не думала, что улиточная часть Волка так затянется. Сверху она Волк толком не оглядывала, ей попадались только старые рисунки на рыбьих шкурках, сделанные любозатцами, из тех, что не боялись Высоты.

Высота их обычно и прибирала, прикарманивала. Многих она уводила, пару раз на глазах Июль всамделишный извод случался.

Волк же был словно нитяным клубом, а посередке, не давая ему распуститься-размотаться, гвоздем торчал дом старой. Хоромина, говорила мать и прибавляла загадочное про верёвочку-петельку и дверь.

Волк значился не первым лесом Июль, но лесокола-кнута здесь она встретить не ожидала. Значит, совсем плохи дела. Когда выпрямилась, напоследок ободрав спину и бока о скрюченный ствол, в глазах зарябило, закуражилось. Близко к середине подошли. Тянулись из-под земли тонкие сторожевые лучи разного пера, от киноварного до блакитного, стояли недвижной частой сетью, предупреждая чужака. Стень замялся на светлой границе, оглянулся.

— Дальше не пойду.

Июль кивнула. Она сама понимала, что близко к дому старой стень точно не сунется.

— И на том спасибо. Ступай себе.

— Удачи,— вымолвил тьманник искренне, улыбнулся и повернулся спиной.

Июль вскинула руку и воткнула нож ему в голову. Снизу-вверх, в затылок. Иверень. Зря назвался, подумала