Еще один или два поворота – и треснут кости, думает он. Что заставляет их сносить это испытание, их обоих?

В один из их первых вустерских месяцев их пригласили на ферму, которая снабжала «Стэндэрд кэннерс» фруктами. Пока взрослые пили чай, он и брат бродили по двору фермы. И наткнулись на кукурузную дробилку. Он убедил брата сунуть руку в воронку для зерен и провернул ручку. И за миг, прежде чем перестал крутить, почувствовал, как дробятся тонкие кости. Брат, весь пепельный от боли, стоял с зажатой в машине рукой, лицо его было недоуменным, вопрошающим.

Хозяева фермы поспешили отвезти всю их семью в больницу, и там врач ампутировал у брата половину среднего пальца левой руки. Какое-то время брат носил перебинтованную руку на перевязи, потом надевал на обрубок пальца черный кожаный наконечничек. Брату было тогда шесть лет. И хотя никто не уверял его, что палец отрастет заново, брат не жаловался.

Он так и не попросил у брата прощения, да никто и не укорял его за то, что он сделал. Тем не менее воспоминание об этом лежит на его душе тяжким грузом: воспоминание о мягком сопротивлении плоти и кости, потом о скрежете.

– По крайней мере, ты можешь гордиться тем, что один из членов твоей семьи что-то сделал в жизни, оставил что-то после себя, – говорит мать.

– Ты же говоришь, что он был ужасным стариком. Жестоким.

– Да, но он потратил свою жизнь не впустую.

На фотографии, которая висит в спальне тети Энни, взгляд у Бальтазара дю Биля суровый и пристальный, а рот узкогубый и жесткий. Рядом с ним стоит его жена, усталая, недовольная. Бальтазар дю Биль познакомился с ней, дочерью еще одного миссионера, когда приехал в Южную Африку, чтобы обращать язычников в христианство. Позже, отправившись в Америку проповедовать Писание, он взял ее и трех рожденных ими детей с собой. На миссурийском колесном пароходе кто-то подарил его дочери Энни яблоко. Она побежала к отцу показать подарок, а отец высек ее за то, что она разговаривала с незнакомым человеком. Вот немногие факты, известные ему о Бальтазаре дю Биле, – не считая тех, что содержатся в громоздкой книге, существующей в чрезмерном для этого мира количестве экземпляров.

У Бальтазара было трое детей: Энни, Луиза – мать его матери – и Альберт, он тоже присутствует на фотографиях, висящих в спальне тети Энни, испуганный мальчик в матросском костюмчике. Ныне Альберт – это дядя Альберт, согбенный старик с припухлым, белым, похожим на гриб лицом, он все время трясется и не может передвигаться без посторонней помощи. Дядя Альберт за всю свою жизнь ни разу нигде настоящего жалованья не получал. Все отпущенные ему дни дядя Альберт потратил на сочинение книг и всяких историй; работать приходилось его жене.

Он спрашивает мать о книгах дяди Альберта. Мать говорит, что читала одну, давно, но ничего из нее не помнит.

– Они очень старомодные. Теперь никто таких не читает.

Он находит в кладовке две книги дяди Альберта, отпечатанные на той же толстой бумаге, что и «Ewige Genesing», но переплетенные в коричневую кожу – в точности того же цвета, что у скамеек на железнодорожных станциях. Одна называется «Kain», другая «Die Sondes van die vaders» – «Грехи отцов».

– Можно я их возьму? – спрашивает он у матери.

– Конечно, – отвечает она. – Никто их не хватится.

Он начинает читать «Die Sondes van die vaders», но бросает, дойдя до десятой страницы, – уж больно она скучная.

«Ты должен любить мать, быть ей опорой». Он размышляет о наставлениях тети Энни. «Любить»: слово это он выговаривает с неприязнью. Даже мать уже научилась не говорить ему «люблю тебя», хотя время от времени, когда она прощается с ним на ночь, с ее губ срываются нежные слова: «любовь моя».

В любви он никакого смысла не видит. Когда в фильмах мужчины и женщины целуются под роскошное и низкое пение скрипок, он начинает ерзать на стуле. И клянется, что никогда таким не станет: размякшим, слезливым.

Себя он целовать никому не позволяет, разве только сестрам отца – для них он делает исключение, потому что таков их обычай и ничего другого они не знают. Поцелуи – часть цены, которую он платит за посещение фермы: быстрое касание губами их губ, по счастью всегда сухих. В семье матери целоваться не принято. Да и отца с матерью он целующимися ни разу не видел. Иногда, если им по каким-то причинам приходится притворяться в присутствии других людей, отец целует мать в щеку. Мать подставляет ее неохотно, сердито, словно из-под палки; отец целует ее легко, быстро, нервно.

Пенис отца он видел только один раз. Это было в 1945-м, когда вся семья собралась в Фоэльфонтейне после того, как отец вернулся с войны. Отец с двумя братьями пошли на охоту и его взяли с собой. День был жаркий, дойдя до пруда, они решили искупаться. Поняв, что купаться все собираются голышом, он попытался уйти, но его не отпустили. Им было весело. Они все время шутили, предложили и ему раздеться и поплавать, он отказался. Вот тогда-то он и увидел целых три пениса сразу, и особенно ясно отцовский – бледный, беловатый. Он хорошо помнит, как негодовал на то, что его вынудили смотреть на это безобразие.

Спят родители отдельно. У них никогда не было двойной кровати. Вообще, единственная двойная кровать, какую он видел, стоит на ферме, в главной спальне, которую занимали когда-то дедушка с бабушкой. Ему двойные кровати представляются старомодными, принадлежащими временам, когда жены рожали в год по ребенку, точно овцы или свиньи. И он благодарен родителям за то, что они покончили с этим делом до того, как он начал понимать, что к чему.

Он готов поверить, что давным-давно, еще в Виктория-Уэст, до его рождения, родители любили друг дружку, поскольку любовь, судя по всему, это предварительное условие брака. В альбоме есть фотографии, которые вроде бы доказывают их любовь: на одной, к примеру, они сидят на пикнике, обнявшись. Но она наверняка закончилась годы тому назад, и он считает, что им от этого только лучше стало.

Что касается его самого, то разве яростные и гневные чувства, которые питает он к матери, как-то связаны с потными восторгами, льющимися с киноэкрана? Мать любит его, это он признает; но в том-то вся и беда, тем-то и неправильно ее отношение к нему. Любовь