– Каких же это? – интересуюсь я громче, чем сама этого бы хотела. – Мы что, собираемся пожениться? Или родить ребенка? Скажи! Должна же я знать, чего ради мне усесться на задницу и ждать целых два года!

Он вспыхивает, но голоса не повышает.

– Два года, как я уже сказал, – это вопрос обсуждаемый. Я стараюсь быть честным с тобой. Я стараюсь наладить контакт с ребенком, который у меня уже есть. Давай поговорим об этом попозже, ладно?

И в этот, прямо скажем, совсем неподходящий момент я осознаю, что действительно хочу от него ребенка. Что слишком многого ждала от наших взаимоотношений. Что срок два года вызывает у меня – и у моего тела – такую паническую реакцию, какой раньше я не испытывала. Я словно потеряла то, о чем знать не знала, что я этого хочу. Ею помахали у меня перед носом, вдруг, этой штукой, про которую я не догадывалась, что хочу ее, только для того, чтобы сообщить, что ее у меня не будет.

Неуклюже маневрирую между столиками, задеваю костылями за ножки стульев, люди вынуждены отодвигаться, чтобы меня пропустить. Величественным выходом это никак не назвать.

А может, он и правда облегчил мне жизнь? Может, нам лучше разбираться со своими проблемами поодиночке? Ава вернулась в его жизнь, в точности как ему мечталось. И некоторым образом Джерри вернулся в мою. В самом деле, моя жизнь сейчас так полна, сердито думаю я, что, пожалуй, Гэбриелу в ней места нет.

Я сижу с Джой на ее кухне. Мы впервые наедине. Солнечный свет, вливаясь сквозь дверь, распахнутую во внутренний дворик, освещает стол и часть пола. Я жарюсь на солнце, но остальная часть помещения – в тени. Песик тоже вылез на солнце, млеет от тепла, свернувшись в клубок, но уши держит востро и зорко посматривает по сторонам. Если птицы залетают в его садик, он садится и рычит.

– Джиника говорит, вы часто встречаетесь, – говорит Джой, помешивая мятный чай в кружке.

– За последние две недели – четыре раза виделись. Она сказала, чем мы занимаемся?

Я не знаю, большой ли это секрет. Не обесценим ли мы значение писем для тех, кому их адресуем, поделившись своими задумками с другими членами клуба. Берт поначалу был душа нараспашку и охотно распространялся о своей идее, но кто знает, вдруг финальный результат – священная тайна? Помню, на похоронах Джой вышла к алтарю, чтобы представить презентацию Энджелы, но все-таки мне неясно, насколько они готовы поддерживать планы друг друга. В группах поддержки, где я бывала, люди делились идеями, поощряли и воодушевляли друг друга, а потом расходились, возвращались и снова делились. Возможно, в этой группе моя роль – советник и хранитель секретов.

– Нет, – качает головой Джой. – Джиника к себе близко не подпускает. Она тихая, но совсем не простая.

– Это да, – улыбаюсь я. – Выждет подходящий момент и, когда я меньше всего этого ожидаю, как выдаст!

– Да, – смеется Джой. – Толковая девочка. Чудесная мать. Не думаю, что у меня хватило бы духу сделать то же, что и она в свои шестнадцать, причем одна.

– Я не думаю, что у меня хватило бы и сейчас.

– Да вы молодчина, Холли.

– Знаете, я чувствую себя шарлатанкой, когда меня хвалят за то, что я героически пережила чью-то смерть. Если кому досталось, то Джерри.

– Ну, досталось всем, – мягко говорит Джой.

Мы замолкаем. Она пытается поднять чайник, и я вижу, до чего это ей трудно. Кладу руку поверх, остановить, и сама доливаю чай в кружки. Ничего не говоря, она отступает и знакомым мне жестом растирает запястье.

– А вы, Джой, как вы?

– Вы имеете в виду мое состояние?

– Я имею в виду все. Вы так продуманно организуете всех остальных, что я поневоле забываю, что вам тоже несладко.

Отвечает она не сразу, возможно, раздумывает, что именно мне стоит сказать.

– Что вы знаете о рассеянном склерозе?

– Я знаю, что это заболевание нервной системы и что все переносят его по-разному.

Она кивает:

– Именно. Симптомы могут быть самые разные, они либо стабильны, либо ухудшаются в ходе болезни. Усталость, проблемы с движением, зрением, изменение функций мозга, депрессия и переменчивое настроение. Излечиться нельзя. По крайней мере, пока. Только паллиативная терапия, моральная поддержка безнадежных больных, которая готовит к тому, что ждет нас в финальной стадии.

– У вас что-нибудь болит?

– Мышечные спазмы, невралгия, от нее прописывают антидепрессанты. Но я терпеть не могу пить таблетки, даже от головной боли никогда не пила. От спазмов – физиотерапия.

– Диагнозу уже девять лет, – говорю я, глядя на собаку, которую взяли в дом как раз тогда.

– Да, Холли, и вы правы, рассеянный склероз у всех протекает по-своему. Есть люди, которые долгое время стабильны. Я была уверена, что в порядке, даже когда диагноз уже поставили, что я справлюсь, что жизнь не изменится, но потом болезнь взяла свое, и с новой силой. Пока что справляюсь с тростью, но наготове уже вот это, – кивком головы она указывает на складное инвалидное кресло у двери.

Я беру ее за руку.

– Мне стыдно, что мы потратили время зря. Но теперь я здесь, так что скажите, Джой, что я могу сделать? Чем помочь?

– Ох, Холли, то, что вы с нами, – это просто подарок. Вы зарядили нас новой энергией, дали нам цель. То, что вы уделяете внимание каждому из нас, выслушиваете и направляете… Вы даже не представляете, насколько это бесценно. А что касается времени, пропавшего зря, знаете, было бы не по-человечески, если бы вы не обдумали хорошенько, о чем мы вас просим. Понимаете, когда мы обратились к вам, совсем не думали, как это скажется на вашей собственной жизни. Надеюсь, мы ничего не испортили, нет? – озабоченно хмурится она.

– Все мои проблемы – только моих рук дело, – с кривой улыбкой и мыслью о Гэбриеле говорю я.

– Энджела была дама чрезвычайно упорная, – говорит Джой. – Она знала, что добьется чего угодно, стоит ей лишь захотеть. За то, чтобы заполучить вас в клуб, она взялась с большим рвением. Остается надеяться, что мы не слишком злоупотребили вашим человеколюбием.

Да, не могу не вспомнить, как после записи подкаста Энджела вцепилась мне в руку и, сверля взглядом, с неожиданной страстью побуждала меня продолжить с рассказами.

– Последнее, о чем вам стоит беспокоиться, – беспечно говорю я, – это моя жизнь. Итак, давайте о том, что важнее: вы решили, о чем будут ваши письма?

– Ох, я все время о них думаю, но так ни к чему и не пришла. Мои мальчики справятся, у них жены и дети. Главная моя забота – Джо. О нем душа болит. Он будет просто потерян.

Я помню, как он мыкался по кухне в поисках самых простых вещей. Как на голову ему свалилась метелка, когда он искал молоко. Пытаюсь представить, каково ему придется без жены в этом доме. Хотя он и прожил здесь много лет, окружение покажется ему враждебным, а нужные вещи попрячутся по таинственным кладовым.