– Добрый вечер, – произнесла она и сама удивилась, как тускло звучит ее голос.

– Маша, я только что от вашего отчима, он сказал, что вы на поминках. Я пытался звонить…

– Я отключила телефон, – кивнула Маша. – У вас что-то срочное?

– Да, – поймал ее взгляд Андрей. – Мы можем поговорить?

– Конечно. Пойдемте ко мне.

– Ммм… – замялся Андрей. – Мне бы хотелось сделать это на нейтральной территории, если возможно.

Маша безразлично кивнула: на нейтральной так на нейтральной. И, выйдя из подъезда, жестом пригласила Андрея присесть на скамейку. Андрей неловко сел рядом, глядя в замешательстве на выделяющийся в летних сумерках светлый профиль с горестно опущенными уголками губ. Он не знал, с чего начать, а Маша молчала, думая о том, что сегодня уже сидела на лавочке рядом с Катиным домом. В который приехала в первый и, вероятно, в последний раз.

– Слишком поздно, – тихо сказала она.

– Что? – переспросил Андрей.

– Я плохая подруга, – повернула к нему лицо Маша и усмехнулась.

Андрей опустил глаза, не выдержав противоречащего усмешке, жалобного, почти детского взгляда.

– Мы все плохие, когда умирают наши близкие, – сказал он, глядя на изящные кисти рук, зажатые между коленями. На одном из запястий мерцали в сгущающихся сумерках тонкие серебряные браслеты. – Кто может после смерти матери сказать, что он был хорошим сыном? Или хорошим родителем после смерти детей, если доведется такое перенести. Разве нет? Я уверен: вы были хорошей подругой. – Андрей поднял на нее кажущиеся совсем черными глаза.

– Почему вы так думаете?

Ему показалось, или она действительно ждала от него утешения, ответа на вопросы без ответа? Бедная богатая девочка. Андрей вздохнул, ответил:

– Потому что, если бы это было неправдой, вы бы сейчас так не переживали, верно? – Помолчал. – Простите, Маша, но я и пришел к вам по вопросу, связанному со смертью вашей подруги.

Маша нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

Андрей еще раз вздохнул и сам разозлился на свою нерешительность:

– Екатерина Ферзина погибла не в аварии, Маша. Досмотр тела не дал окончательных результатов. Но ряд вопросов все-таки возник. А последующий анализ транспортного средства подтвердил имеющиеся подозрения.

Маша молчала.

– Вашу подругу убили.

Маше показалось, что она внезапно очутилась под водой – как тот несчастный Ельник. Стало невозможно дышать, она чувствовала только, как черная венозная кровь, словно в замедленной съемке, с мрачной торжественностью переливается по венам, чтобы вдруг бешено застучать в ушах.

– Маша! – услышала она издалека голос начальника Яковлева.

– Виа Долороза… – прошептала она, прежде чем провалилась окончательно в темноту.

* * *

Очнулась она оттого, что стало больно затекшей шее – она привстала и попыталась со стоном повернуть голову: взгляд уперся в голубую джинсу, чуть пахнущую табаком.

– Тебе лучше? – раздался сверху голос Андрея. – Прости, я пару раз ударил тебя по щекам.

Маша подняла ладони и прижала к лицу – оно и правда горело. Она потихоньку приподнялась, поддерживаемая им за талию.

– Извините. – Голос получился хриплый.

– Хоть это и не дело – мужчине первому предлагать перейти на «ты», – сказал ей Андрей, и она увидела, как блеснули в темноте его зубы, – но после тех оплеух, которые я тебе закатил, стажерка моя, «выкать» мне теперь уж совсем не с руки.

– Да, конечно, – автоматически согласилась Маша.

– Маша, – Андрей посерьезнел, – попробуй меня сейчас услышать. В смерти Кати нет твоей вины. В то же самое время нельзя исключать вероятность, что она каким-то образом связана с тем маньяком, в реальное существование которого мы еще недавно и сами не верили. – Он смущенно кашлянул. – Думаю, что ты была права, хотя вряд ли это тебя обрадует в данных обстоятельствах. Ты, кстати, что-то сказала, прежде чем упала в обморок?

– Я никогда раньше не падала в обморок, – задумчиво произнесла Маша.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз, – философски откликнулся Андрей. – А все-таки, что ты сказала?

– Виа Долороза. Видите ли… – начала Маша и поправилась – Видишь ли, мы с Иннокентием уже тихо помешались на Небесном Граде и его земном представительстве. Никольская улица, по словам Иннокентия, совпадает с Виа Долороза в Иерусалиме.

– Ага, – только и сказал Андрей.

– И еще. Но это уже совсем глупости. – Маша подняла на него глаза. – Дело в том, что на Кате были надеты только мои вещи. – Маша выдохнула.

– Я знаю, – кивнул Андрей и взял ее за руку. Жест получился такой естественный, что Маша руку у начальства не отняла, а, напротив, крепко сжала.

– Катя очень часто брала у меня что-нибудь поносить. Но в этот раз на ней все, понимаешь, все – вплоть до нижнего белья – было мое. И это все-таки странно, согласись. И… – Маша замялась.

– Говори, я тебя слушаю.

– Из «своего» на ней оказалось только десять браслетов. – Маша протянула руку, браслеты легко звякнули. Андрей бросил на них рассеянный взгляд. Она продолжила: – Есть и еще одна странность: она взяла у моей мамы пару драгоценностей, вот. – Маша полезла в сумочку и достала мешочек, отданный днем Ритой. – Это золотой дутый браслет и кольцо. Ничего особенного – мама даже не заметила еще их отсутствия, дело не в этом. Они не сочетаются.

– Что?

– Они не сочетаются, Андрей, а Катя за этим очень следила. Белое золото не сочетается с желтым, серьги и кольцо в гарнитуре, и так далее. Я даже часто ее высмеивала за это, а она отвечала, что я драгоценностей все равно не ношу, мне не понять. Но на таком уровне – я понимаю.

Андрей озадаченно поднял бровь. Маша терпеливо вздохнула:

– Белый металл. Серебро. Не сочетается с золотом. Желтым.

– Угу, – хмыкнул Андрей.

– И потом… – Маша задумчиво потеребила браслеты. – Я помню эти браслеты – и мама Кати мне подтвердила: Катя их купила еще на первом курсе. – Маша подняла глаза на Андрея: – Сейчас их десять штук. Но… – Она запнулась. – Андрей, их было больше…

Андрей сидел на веранде в освобожденном от хлама старом кресле и читал. Читал книгу, которую посоветовал ему прочесть Иннокентий: некоего М. П. Кудрявцева. Речь в ней шла об архитектуре старой Москвы. Он с мукой продирался сквозь текст, скорее профессионального, чем художественного толка. В муке, окромя заумного текста, была виновата хроническая усталость, и слабая лампочка, висящая под потолком, из-за чего необходимо было напрягать не только утомленные извилины, но и покрасневшие глаза.

Впрочем, возможно, виноват был и Раневская – пес лежал в углу и изредка бросал на хозяина молящие взгляды – не мог не учуять килограмма «Докторской», принесенной сегодня Андреем. Пора ужинать, но у Андрея, несмотря на бурчание в животе и молчаливый укор Раневской, не было сил подняться с кресла. Иногда, оторвавшись от картинок, которыми – слава богу – изобиловала книжка, он таращился сквозь давно немытые ромбики веранды во двор.