– У тебя… все хорошо? Ты пропустила выход. Все уже на поле.

– Да. Уже поняла. – Комок в горле стал больше раза в два, и я отвернулась от Уилсона, показывая, что не хочу разговаривать. Встала, сняла шапочку и кинула на стол. Начала стягивать мантию через голову, так, что стали видны розовые шортики и белая футболка, которые я под нее надела. По идее, под мантиями полагалось носить платья, но кто их увидел бы?

– Подожди! – окликнул Уилсон и двинулся в мою сторону, вытянув руку вперед. – Еще не поздно. Ты все еще можешь успеть.

Я резко поднялась и почувствовала, как комната закружилась вокруг меня. Нет, пожалуйста, нет! Изо всех сил пытаясь остановить тошноту и заставить желудок успокоиться, я неожиданно поняла, что в этот раз и до раковины добежать не успею. Отбросив мантию, я помчалась к двери, пролетев мимо Уилсона и едва успев к мусорному контейнеру. Его руки коснулись моих волос, откидывая их с лица. Мне хотелось оттолкнуть его, но меня всю трясло и глубокие вдохи-выдохи не помогали. В конце концов мне удалось совладать с собственным желудком, и очень захотелось привести себя в порядок. Почти в ту же секунду я увидела перед собой аккуратно сложенный белый квадратик хлопка.

Я приняла его с благодарностью. Уже во второй раз он предлагал мне платок. Первый я назад так и не вернула, хотя выстирала и погладила. Но он весь пропах сигаретным дымом, и мне было стыдно отдавать его. Наконец я выпрямилась, и Уилсон тут же убрал руки и отступил.

Он повернулся и быстро вышел, но вернулся через минуту со стаканчиком ледяной воды.

– Прямиком из учительской, держи.

Я с благодарностью, которую опять отказывалась признавать, начала пить маленькими глоточками.

– Если думаешь, что справишься, то надевай шапочку и мантию и иди к остальным. Ты ничего важного не пропустила.

– Ну уж нет. Одна я туда не пойду.

– А я пойду с тобой. Проще простого. Как только ты сядешь, смущение пройдет, и потом ты будешь рада, что попала на церемонию.

С тоской я взглянула на свои вещи. Уилсон заметил мою нерешительность и поторопил.

– Давай же! Тебе же нравится эффектно появляться.

Я улыбнулась краешком рта, но что-то сомневаюсь, что у меня получится высидеть всю церемонию без очередного приступа.

– У меня не получится.

– Конечно, получится. – Уилсон подобрал форму выпускника и протянул мне с ободряющей улыбкой. Так он напоминал собачку, упрашивающую хозяина погулять, с этим его умоляющим взглядом из-под длинных ресниц, изгибом губ, в котором тоже читалась просьба.

– Но я не могу, – повторила я более настойчиво.

– Тебе нужно пойти, – заявил Уилсон с не меньшим напором. – Я уже понял, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке…

– При чем тут тарелки! Я беременна! – яростно прошептала я, прерывая его.

Его лицо потеряло всю свою выразительность и энергию, будто я сказала, что встречаюсь с принцем Уильямом. Комок в горле вернулся, глаза тоже защипало, и я часто-часто заморгала, скрипя зубами от досады на саму себя.

– Понятно, – мягко произнес Уилсон, опуская руки со все еще зажатыми в них шапочкой и мантией.

Странное выражение изменило черты его лица, на скулах заиграли желваки, будто он делал какие-то выводы для себя. Он не отводил взгляда от моего лица, и мне очень хотелось отвернуться, но гордость заставляла смотреть прямо и вызывающе.

Я забрала свои вещи и отвернулась, неожиданно смутившись своих шортиков и тонкой футболки, будто откровенный наряд только подчеркнул недавнее унизительное признание. Неожиданно меня охватило презрение к себе, и я хотела только убраться подальше от Дарси Уилсона, единственного учителя, единственного человека, которому было до меня дело. Он стал мне другом, я поняла это в тот момент, когда, наверное, навсегда его разочаровала. Сделав пару шагов к выходу, я услышала его голос.

– Я пропустил похороны отца.

Я озадаченно повернулась.

– Ч-что?

– Я пропустил похороны отца. – Он подошел и встал прямо передо мной.

– Почему?

Уилсон пожал плечами, покачал головой.

– Я винил себя в его смерти. В тот вечер мы сильно поссорились, и я ушел, хлопнув дверью. В медицинскую школу поступать не хотелось; он думал, что я веду себя глупо. Это был единственный раз, когда мы поссорились. Тем же вечером у него случился сильный сердечный приступ, прямо в машине на парковке у госпиталя. Его в тот вечер вызвали в больницу, но до здания он так и не дошел. Если бы дошел, его могли бы спасти. Разумеется, я винил себя. Чувство вины и опустошенности поглотило меня. Так что на похороны я не пошел.

Уилсон остановился и посмотрел вниз, на руки, будто в них были скрыты ответы на вопросы, которые он себе задавал.

– Мама уговаривала меня, умоляла. Говорила, что буду жалеть всю жизнь, если не пойду. – Он взглянул на меня. – Она была права.

Я тоже принялась изучать руки, совершенно точно зная, что он имел в виду.

– Чего-то просто нельзя вернуть, Блу. Ты же не хочешь всю жизнь вспоминать об упущенных из-за страха возможностях?

– Это просто дурацкая церемония, – возразила я.

– Нет. Это не просто церемония, потому что для тебя она что-то значит. Ты ее заслужила и должна пойти. Ты добилась всего сама, хоть это было и нелегко, и ты заслужила право быть там, может, даже больше всех остальных на том поле. – Уилсон указал на футбольное поле, находившееся прямо за стеной кафетерия.

– Никто и не заметит, что меня нет. И никто не ждет моего выхода за дипломом.

– Там буду я, и я буду хлопать, свистеть и кричать твое имя.

– Если правда так сделаете, то я вам устрою! – возмутилась я, ужаснувшись.

Уилсон рассмеялся:

– Теперь я тебя узнаю.

Он махнул рукой в сторону моего торжественного облачения.

– Пошли.

И все-таки я попала на свою церемонию вручения дипломов. Как оказалось, ничего особенного без меня и не было. Мы вышли из кафе, Уилсон шел рядом. Всю дорогу я старалась держаться ровно, не спешить, и прошла к своему месту, не глядя по сторонам, хотя вокруг все крутили головами. Уилсон сел вместе с остальными учителями и, верный своему слову, свистел и кричал, когда меня вызвали. Пришлось признать, что мне даже понравилось, мои одноклассники и другие учителя рассмеялись, наверное подумав, что Уилсон так радовался мигу избавления от меня. Я долго сдерживалась, но, несмотря на все старания, в последний момент широко улыбнулась.

В квартире я старалась не бывать. Там воняло сигаретами, и, даже несмотря на закрытую дверь в мою комнату и окна нараспашку, находиться внутри было невыносимо, потому что Лас-Вегас в мае уже напоминал раскаленную печь. В моей маленькой мастерской на задворках тоже стояла жарища, но свежий воздух и работа хоть как-то отвлекали. Последний проект захватил меня с головой: я отделывала, шлифовала и полировала, когда вдруг подъехала машина и остановилась у металлической раздвижной двери. Обернувшись, я увидела Уилсона, он как раз вылез из своей серебристой «Субару» и закрывал дверь, так что я вышла навстречу, прикрывая глаза от солнца.