– Да, я. – И протянул руку, помогая ему встать.

Однако это нелегко – писарь весит не меньше откормленного быка.

– Почему ты здесь? Что делаешь здесь, в канцелярии, в такой поздний час? – решился задать вопрос китаец.

– О том же могу спросить тебя, – холодно ответствовал Ахмад, разозлившись на себя.

Почему не оставил жирного китайца в покое? Пусть бы себе писал и дальше! Выскользнуть бы отсюда, как прокрался сюда, – и Янг Вусун в жизни не догадался бы, что кто-то здесь был, кроме него.

– Что ты делаешь здесь ночью, когда все люди спят?

Китаец густо покраснел:

– Это тебя не касается! – зашипел он, разинув рот. Точно как свирепые, отвратительные собаки породы «фу», так почитаемые китайцами, – фигурами их украшены все ворота. Ахмад насмешливо сдвинул брови.

– А тебя – еще меньше.

Янг Вусун закрыл рот.

– Чтобы избежать еще больших неприятностей, – продолжал Ахмад, – я предлагаю следующее: ты продолжаешь свою работу дальше, а я делаю свое дело. И никто никого не видел. Что ты на это скажешь?

Китаец недолго размышлял – утвердительно кивнул. Хоть и жирный, но совсем не глупый.

– Хорошо, будь по-твоему. Но если ты когда-нибудь посмеешь… – И грозно поднял указательный палец.

Ахмад чуть не рассмеялся, прикусив губу. Чем это угрожает ему китаец – ему, истинному фидави,[2]отмеченному самим Старцем Горы? Даже не оскорбительно – просто смешно!

– Да-да, можешь на меня положиться. – Ахмад рассеянно зевнул. – Спокойно работай дальше. – И повернулся к нему спиной.

Китаец продолжал неподвижно стоять на месте… Проходя со свечой в руках через ряды шкафов и ища глазами бухгалтерские книги, Ахмад думал о Янг Вусуне. Что он тут делает поздней ночью? Маловероятно, что в этот час по собственной воле завершает то, чего не успел за день. Китайцы не расшибались в лепешку ради своего монгольского повелителя. Тогда какая тайна скрывается за ночным бдением китайца?

Недавно Ахмаду рассказали: китайцы тайно фальсифицируют некоторые документы – записи о многочисленных битвах Хубилай-хана, об успехах его политики. Эти записи составлялись по приказу Хубилая и задумывались как хроники, восславляющие его правление и предназначенные в назидание потомкам. Собственно говоря, это слухи… Ахмад с трудом представлял, какую цель преследовали китайцы, занимаясь этим. Зачем тратить столько усилий и подвергать себя опасности разоблачения, чтобы представить Хубилая в плохом свете, а самих себя – в хорошем? Это глупо. Но китайцы во всем, что ни делают, очень своеобразный народ – с этим нельзя не согласиться.

Наконец Ахмад нашел то, что искал. Шкаф, перед которым он сейчас стоит, заполнен бамбуковыми трубочками-футлярами – в них хранятся свитки с торговыми знаками. Здесь около сотни таких свитков. Он облегченно вздохнул… Однако медлить нельзя, работу надо выполнять. Вот-вот бумаги погрузят на лошадей и быков – и доступ к важным документам будет перекрыт. Кроме того, велика опасность, что среди бумаг найдут компрометирующие Ахмада свидетельства. А уж это будет стоить ему больше, чем пост министра финансов. Опасность существует реально – ханские ищейки уже наступают ему на пятки. Венецианец все рассказал…

Ахмад достал первый рулон и открыл пробку, которой закупорена трубка. Позже надо очень постараться, чтобы Янг Вусун держал рот на замке, да покрепче. Но это потом. У него впереди длинная бессонная ночь – надо многое успеть…

Беатриче грезила… Она в огромном помещении, похожем на собор – такой высокий, что потолка не видно.

Легкими шагами скользит по полу… Потом парит в воздухе. Складки легкого, длинного одеяния развеваются вокруг ног.

«Я танцую, – с изумлением думала она, – танцую… Так почему не слышно музыки?..»

И вдруг услышала словно издалека долетающие звуки испанской гитары… Кто-то исполняет мелодию фламенко… Да ведь это она сама танцует фламенко, и, кажется, неплохо! Именно фламенко, хотя вовсе не поклонница его, а уж тем более не танцовщица.

Но сны, к счастью, имеют свои законы. Она наслаждается легкостью, изяществом и страстью, с какими двигается в такт музыке. Кружится, притоптывает ногами, закидывает голову назад и отводит в стороны… Скользит вокруг массивных колонн из темного гранита… Как будто только тем и занималась в жизни, что танцевала фламенко.

Вот одной рукой подбирает юбку на бедрах, а вторая, поднятая вверх, плавно извивается змеей… Восхищенный шепот, аплодисменты звучат в такт с музыкой, ритмично стучат ее каблучки… И трепещет множество рук… По-видимому, это зрители, но в полумраке и тени колонн их не видно. Лишь приближаясь к колоннам, она чувствует тепло человеческих тел – руки протягиваются, пытаясь дотронуться до ее платья…

А она впивает внимание, восхищение – и в то же время чувствует: все это ей безразлично. В мире существует только она одна, гитары передают историю ее жизни, а ритм – биение ее сердца… Все остальное неважно, лишено всякого значения.

Так она танцует, кружась среди колонн, – и вдруг ее подхватывают две сильные руки. Перед ней высокий, стройный кавалер, одетый как испанский матадор. Правда, одежда его черного цвета, даже широкая лента на поясе черная. На лице черная маска, шляпа с широкими полями глубоко надвинута на лоб.

Не понимая, кто он, она это инстинктивно чувствует… Ощущает по сладостной дрожи, пробежавшей по ее спине. Это Марко, и никто другой! Здесь нет никого другого, кто вызывает у нее такие чувства…

Он привлекает ее к себе, и на короткий миг она видит его глаза, темные, полные страсти. В них отражается та же волнующая история, которую рассказывают гитары, – ее история…

Потом они вместе танцуют – отдают и берут, ищут и находят, любят и ненавидят, живут и умирают… Два тела – один танец, две души – одно чувство! В ее жилах течет та же кровь, ритм связывает их воедино… Это невыразимо прекрасно…

Но что-то мешает ей, что-то смущает… За колонной нечто, напоминающее тень мужской фигуры, но гораздо массивнее. Это очень страшно!.. Она вдруг сбилась с такта, споткнулась и чуть не упала… В самый последний момент Марко подхватывает ее… Она лежит в его объятиях, а он, склонившись над ней, улыбается… Но от улыбки-гримасы ее бросает в дрожь – это улыбка волка, вампира… Сейчас он обнажит острые клыки…

– Нет, не делай этого! – произносит вдруг голос, показавшийся ей знакомым.

Где она слышала его?.. Проходит некоторое время, прежде чем вспоминает. Это тот араб – Ахмад, министр финансов Хубилая. Разговор его она недавно подслушала – что-то вроде: «Она понадобится нам для более важных дел».

Благодарность быстро сменяется страхом. Слова араба звучали жутко. Что бы они там ни замышляли – не желает она ничего этого знать!