Ты носишь шеврон государства, за которое я воевал, и в этом государстве я преступлений не совершал… Ты никакого отношения не имеешь к возникновению и защите ДНР, а меня прессуешь… Тебе кажется это справедливым?

Молодой контролёр, видимо, не до конца потерял совесть и слушал.

— Вот у меня ещё входное от осколочного не зажило, а меня тут пиздили… Это справедливо? — Я оттянул тельняшку, показывая шрам.

Контролёр промямлил что-то про «такую работу», но признался, что со мной обошлись несправедливо. Больше он нас не заёбывал.

Толик с интересом наблюдал за моим рассказом и сказал:

— Братуха! Красавчик! Только ты в следующий раз тельняшку рви сразу!

* * *

17 декабря 2015 г.

По закону для тех, кто на карантине, положена внеочередная свиданка. Мусора морозили её от нас, боясь, что родственники увидят побои на нашем теле. Я сказал маме, что если её не пустят, то она должна садить кипиш и идти в прокуратуру. Опера предупредили, что если хоть кто-то пожалуется родне, то они заморозят свиданку для всех.

Начальник свиданки, Василич, был один из тех, кто нас встречал с воронка. Он был спортивный, с самодовольным лицом.

— Ты с Макеевки? Воевал?

— Да.

— Тряпку взял?

— Нет.

— Давай ко мне завхозом. Мне здравые люди нужны. На хуй тебе этот барак и мурка? Ты что, выйдешь и будешь мурчать? — опять меня вербуют.

— Нет, спасибо, это не моё.

Он привёл мою маму. Мы общались в коридоре.

— Владлен! Тебя помиловал Захарченко, Паша звонил. Не хотела по телефону. Сейчас надо, чтоб в прокуратуре подписали, а потом тебя освободят… Сегодня, когда к тебе ехала, Паша звонил!

Я стоял в спортивках и лагерной безрукавке, с побитыми ногами, пульсирующим давлением и просто не осознавал, что я услышал. Захотелось всё уточнить у Паши.

Телефон у нас был вечером, как стемнеет. «Козлы», которые жили на карантине, старым зековским способом сплели из свитера канат («дорогу») и передавали нам телефон и продукты. Колбасой и разными замолодями делился с нами Нос, который за бабки перевёлся с «ямы» на «крест».

От «козлов» больше пользы, чем от так называемой братвы. Те рискуют, помогая нам, дорогу строят, а братва на бараке греет жопу. На шарах, пока мы звоним, тоже «козлы», наши с карантина и мы по очереди. Сразу пять человек стоит. Один на улицу смотрит, другой на улице стоит — вдруг пройдут по-над забором. Кто-то из нас троих стоит у дверей, чтобы не слушал никто, о чём говорим по телефону, и ещё один «козёл» — на лестнице, дублирует сигналы.

У Паши я ничего нового не узнал, он повторил, что сказала мама. Захар подписал ходатайство о помиловании, бумага сейчас в Генпрокуратуре. Постараются до Нового года всё сделать.

* * *

Весть, которая должна была обрадовать, подкинула мне шизы надолго. Не зная, как это юридически происходит, я боялся, что сейчас начнут запрашивать характеристики с мест, где я сидел, а тут понапишут Калаш с Петровичем такое, что мне вообще ПЖ дадут. Юристы ничего о помиловании в ДНР не знали. Постоянно прокручивал в голове какие-то варианты развития событий. Решил, что буду как Микоян — стараться бегать между капельками дождя. Но так не получалось…

Вскоре умер старый дед, который приехал с нами по этапу. Тот самый, кого жестоко избил свиданщик Василич за то, что у деда улетели тапки. Ему было 60 лет. Видимо, он не был алкашом, но любил выпить на свободе. Жил он в селе Благодатное. Когда разгромили недалеко от деревни укровскую колонну, то он зачем-то собрал боеприпасы и положил себе в сарай — в хозяйстве пригодится! Кто-то увидел, настучал, и деду дали один год лишения свободы.

После избиения, дед жаловался, что его сильно ударили куда-то под сердце и теперь что-то там болит. Нас, конечно, водили на «крест», но понятно, что максимум там могли дать одну таблетку от всего на свете.

Все, кто пошёл работать, трудились по 16–18 часов, что было нарушением всех правил: на карантине могут быть только двухчасовые отработки, но не более. Так что ещё не известно, кто больше нарушал режим — мы или они. Дед умер во время работы в хоздворе, куда его направили как деревенского жителя. По документам написали, что он умер во сне, на карантине.

Мы сказали братве, чтобы писали жалобу, как раз к приезду комиссии. Всех, кто с нами жил, предупредили, что если они подтвердят версию о смерти деда во сне, то это гадский поступок.

Зеков из карантина вызывали по двое на штаб и требовали подписать лживую версию. Сломленные однажды люди уже не имели принципов и подписались под преступлением. Дьявол не имеет жалости и не будет унижать тебя до какого-то предела, он раздавит полностью и сделает тебя своим рабом — без всяких вариантов. Пошёл на уступки раз — пойдёшь и дальше.

Пришёл завхоз карантина и сказал:

— Татарский! Тебя опера вызывают!

«Что делать?.. Всё просто…»

— Я не пойду! Скажи, что я боюсь к ним идти, так как они людей бьют. Пусть сюда приходят, будем тут базарить, — сказал я. «Если придут, точно вскроюсь», — думал про себя. Странно, но последствий мой отказ вообще никаких не имел.

По жалобе и факту смерти приехала проверка из прокуратуры. Нас к ней не допустили, а большая часть зеков, испугавшись угроз администрации, не сказали комиссии ничего внятного. Это и понятно: рядом с комиссией сидел Калаш, а сзади него — «маски», якобы для безопасности.

* * *

24 декабря 2015 г.

Лично для меня все испытания закончились! Пришла новость, что меня свозят на 32-ю. Так как Еленовка — это общий режим, а я должен сидеть на строгом. Прошла реформа пенитенциарной системы, и всё было переведено на российские стандарты, поэтому вместо общего, усиленного, строгого и особого появились строгий 1-й и 2-й степени, усиленный упразднён.

Зачем меня везли на общий в Еленовку, неясно. Может, хотели уработать, но кому это нужно? Никаких закусок у меня ни с кем не было. Когда там меня амнистируют, неясно, а вот сейчас уехать отсюда — это отличная мини-амнистия.

Мы пробыли на карантине две недели. Сегодня должны распределять на бараки и пытаться заставить идти на какие-то работы, но я этого не увижу! Ура!

Собирать этап приехали «маски», вроде не бьют, но кошмарят. Меня привели последним. После всех шмонов у меня в сумке почти ничего не осталось.

Ставят на растяжку… Шмонают… Кричат… Лай собак…

Я собираю вывернутые вещи.

— Татарский? Это ты? С «Востока»?