— Я нарушила обет, когда отправилась на Смитфилд. Я нахожусь в заключении здесь, в Тауэре, с мая. Я навсегда обесчестила себя. Неужели вы думаете, что я могу спокойно прийти в Дартфордский монастырь и начать там открывать ящики и заглядывать в темные углы? — сказала я и тут же ужаснулась собственной дерзости.

Но епископ не оскорбился.

— И вы не хотите вернуться… снова стать послушницей? — тихо спросил он.

— Даже если бы и хотела, это невозможно.

— Сестра Джоанна, вы упорствуете в своем желании недооценивать меня. Я — епископ Винчестерский. Мне достаточно будет только написать вашей настоятельнице, и вас, безусловно, примут обратно.

Я отрицательно покачала головой:

— Доминиканский орден не подчиняется англиканскому священнику.

Теперь наступила его очередь смеяться.

— Все вы, включая и вашу настоятельницу, под присягой признали Акт о супрематии и поклялись подчиняться королю Генриху Восьмому как главе английской Церкви. Я — полномочный представитель короля. Настоятельница Дартфорда не сможет меня ослушаться.

При мысли о возвращении к прежней жизни в Дартфорде радость охватила меня. «Одно сердце и одна душа, ищущие Бога» — так говорил Блаженный Августин много веков назад, основывая первый монастырь. Настоятельница Элизабет повторила мне эти слова в день моего приезда, когда я, нервничая, сидела в ее кабинете. Как же просто и верно сказано! Я слышала пение сестер, чувствовала запах ладана, ощущала пальцами шелк, из которого мы ткали гобелены. Трудно было бороться с желанием вернуть все это. Но…

— Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить ущерб моему ордену, — пробормотала я.

Епископ Гардинер хлопнул ладонью по столешнице:

— Вы все еще не верите мне?

— Какое может быть доверие, — ответила я. — По вашему приказу пытали моего отца.

— Я никому не желаю зла, — сказал он. — И во всех своих несчастьях, сестра Джоанна, вам следует винить только себя. А я несу ответственность за тысячи душ. И делаю все, что в моих силах, чтобы спасти монастыри от уничтожения.

— Но ведь им уже ничего не грозит, король больше не предпринимает никаких шагов, — недоуменно возразила я. — Он уничтожил только маленькие монастыри или те, которые участвовали в смуте. Однако более крупные, как сказала наша настоятельница, никогда не будут закрыты. Это просто невозможно.

Епископ Гардинер горько усмехнулся:

— Неужели вы считаете, сестра Джоанна, что, получив доход с продажи этих небольших зданий, которые стоят по две сотни футов или даже меньше, и пополнив таким образом королевскую казну, господин Кромвель остановится? Что он не станет стремиться к разрушению больших монастырей? Что во времена, когда королевская казна почти пуста, он откажется от богатств, которые накапливались веками?

Я сглотнула. Такое страшное зло я и представить себе не могла.

— Но если мы найдем корону Этельстана, разве это поможет остановить Кромвеля и короля? Я даже не знаю, что это за корона такая и как она выглядит!

— Никто из Тюдоров никогда не надевал ее. И никто из Плантагенетов тоже, если уж на то пошло.

— Это какая-то священная реликвия?

Епископ Гардинер криво усмехнулся:

— У вас живой ум, сестра Джоанна. — Он встал и направился в другой конец комнаты. Солнце, проникавшее сквозь разделенное переплетом окно, освещало его лицо. — Это больше, чем священная реликвия, — тихо сказал епископ.

— Больше? — Я не понимала, что мой собеседник имеет в виду.

— Кромвель и его приспешник, генеральный солиситор Ричард Рич, а с ними и другие еретики — все они сидят в своих палатах и смеются над священными реликвиями, святынями и днями ангела. Они называют это предрассудками, денно и нощно стремясь уничтожить Католическую церковь. Но корона Этельстана не может быть уничтожена. Она существует, и на этот факт нельзя закрыть глаза. Если она попадет в мои руки, то я смогу оказывать давление на Кромвеля и остановлю разрушение монастырей.

Епископ постучал друг о друга своими длинными пальцами. Я торопливо ждала. Было ясно: он взвешивает, сколько мне можно сказать. Рядом стоял шкаф с недавно переплетенными книгами. Я рассматривала надписи на корешках. На новенькой, малинового цвета обложке было вытеснено: «Принц».

— Корона Этельстана — это нечто большее, чем священная и историческая реликвия, — произнес наконец Гардинер. — Вспомните слова Екатерины Арагонской.

— «Легенда оказалась правдой», — прошептала я. — Значит, с короной связана какая-то легенда?

Лицо епископа побледнело.

— Да. Существует пророчество. Оно обещает огромное воздаяние, правда сопряженное с великой опасностью. Корона — это одновременно благодать и проклятие. Она наделена чудесной силой, которая никогда не проявлялась, а если бы это вдруг случилось, то жизнь абсолютно всех людей — как в Англии, так и за ее пределами — коренным образом изменилась бы.

Мне стало не по себе, и я поинтересовалась:

— Именно поэтому ее и прячут?

Тут мы оба вздрогнули от резкого стука в дверь. Епископ издал смешок и положил руку мне на плечо, словно успокаивая. От его прикосновения дрожь прошла по всему моему телу, но он этого не заметил.

В дверях стоял молодой лейтенант.

— Епископ Гардинер, там пришел ваш секретарь с двумя братьями.

— Ах да! — Он повернулся ко мне. — Сегодня нам нужно многое успеть. Подождите здесь.

С этими словами епископ вышел и закрыл за собой дверь.

Много месяцев я не видела ни одного брата,[23]монаха или монахини. Любопытство подняло меня на ноги, и я подошла к окну. Епископ Гардинер разговаривал на лужайке с тремя мужчинами. Один из них, молодой священник, держал в руках какие-то бумаги. Я решила, что это и есть секретарь. На двух других были подпоясанные хитоны, а поверх — черные мантии; сложенные капюшоны лежали на плечах согласно традиции Доминиканского ордена. Один брат был высокий худощавый блондин, а второй — темноволосый, пониже ростом и покрепче. На вид обоим было лег по тридцать — гораздо меньше, чем дряхлым братьям, которых я привыкла видеть в Дартфордском монастыре. Епископ Гардинер энергично говорил что-то, его белоснежные зубы поблескивали на солнце, а братья и секретарь слушали, сложив руки и почтительно наклонив головы.

Спустя какое-то время епископ вернулся в сопровождении братьев и представил меня:

— Это сестра Джоанна Стаффорд, послушница Дартфордского монастыря. — Он сопроводил свои слова торжественным жестом, словно я была новой картиной, которую он приобрел.