– Вот и отлично, – одобрил Турецкий Султан. – Аккурат прибывают материалы для строительства железной дороги, поднимется суматоха и всем будет не до вас. Ну, ладно, прощевайте покуда! – Он собрался было уходить.

– Погоди! – остановил я его. – Вот тебе для подкрепления доверия…

И так вмазал ему в его турецкую рожу, что он вышиб собою дверь и грохнулся прямо к ногам солдат, ожидавших возле хижины.

Пусть ценою жертв, но видимость мы соблюли. И должен заметить, теперь, когда появилась возможность устраивать взбучку Турецкому Султану, настроение у всех нас заметно улучшилось.

Всю вторую половину дня мы занимались строительством плота. Связали доски между собой и сколотили ржавыми гвоздями, надерганными откуда только можно. Плавучее средство, конечно, получилось ненадежное, но до противоположного берега всего какие-то считаны «метры. Авось до тех пор не разнесет его в щепы течением реки и выступающими со дна камнями!

– Как вы поступите, если этот Турецкий Султан не доставит вам провизию, а главное, карту?

– При любых условиях отправимся в путь! – ответил Альфонс, не сводя сияющих глаз с Ивонны.

Неужто вообразил, будто сможет отбить ее у меня?

– Карту я вам начерчу, – вызвался генерал. – Эти края я изучил как свои пять пальцев, – улыбнулся он. – На всякий случай попробуем обойтись своими силами. Да будет вам известно, я ведь Монте-Кристоф.

Выходит, и Дюрон – это не настоящее его имя? Или Монте-Кристоф – имя, а Дюрон – дворянское звание, вроде как виконт? Уточнять я не стал: если уж числишься в писателях, образованных людях, лучше не выставлять напоказ свое невежество.

К вечеру плот был готов, и мы лишь укрепили его кое-где. Ивонна беседовала с Альфонсом Ничейным и улыбалась. У меня было такое чувство, что разговор идет обо мне. Я пытался изобразить мечтательный вид и время от времени бросал на нее загадочные взгляды, но Чурбан Хопкинс, который со мной на пару сколачивал плот, испортил всю обедню: нечаянно заехал мне молотком по пальцу с такой силой, что я взвыл от боли.

– Идиот! Для писателя руки – орудие труда.

– Тогда не зевай по сторонам, как сонный верблюд! – огрызнулся этот неотесанный тип.

Ну что с ним поделаешь? Теперь нашел себе новое развлечение: собирает недокуренные генералом сигары и складывает в футляр из-под бинокля. И жует их вместо табака. Какого тонкого обхождения ждать от человека, который не знает, что джентльмену не пристало подбирать недокуренные сигары, а коли уж подобрал, то не жуй, а докуривай! И на футляре своем совсем помешался. Носится с ним, как с писаной торбой, начищает, смазывает жиром, словно к параду готовится. А Левина и близко к футляру не подпускает, с тех пор как старик заявил, что в случае необходимости он может из кожи тонкой выделки сварганить вполне съедобное рагу.

Кстати сказать, Левин опять завел свою старую песню.

– Кто вы такой? – поинтересовался у него генерал.

– Господин генерал, – не без укоризны ответил наш псих, – перед вами Левин… Собственной персоной!

– Вот как? Ага… – Светски воспитанный генерал пришел в легкое смущение. – Помнится, я что-то слышал… Но подробности не сохранились в памяти…

– Весьма польщен, что вы изволите шутить со мной, господин генерал, – парировал Левин с мученической улыбкой.

Его превосходительство в смятении посмотрел на нас. Не знать Левина… стыд и позор!

– Видите ли… я кое-что припоминаю, но все же… если бы вы подсказали…

– Ваша очередь, господа! – обратился к нам Левин с самодовольной, торжествующей улыбкой. – Просветите его превосходительство насчет старины Левина!

Мы не знали, куда деваться от смущения. Выручил всех сержант. Вне себя он вскочил с места и напустился на Левина.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! Напустил туману, сам черт не разберет! Кто ты такой?!

– Ваши издевки не задевают меня, а к зависти я уже привык, – с презрительной усмешкой ответил Левин и пригладил свои седые космы.

Больше он не удостоил никого из нас ни единым словом. Сидел в дальнем углу, надменно отворотясь, и молчал.

Похоже, нам так и не суждено узнать, кем был этот выдающийся человек.

Мы были вынуждены отдыхать, так как свет масляной лампы приманивал с реки полчища насекомых, и лица, руки наши были искусаны в кровь. Генерал с дочерью тихо переговаривались в соседней комнате.

Мне не спалось. С насекомыми-кровососами я хоть как-то свыкся, но лицо Ивонны стояло передо мной даже в потемках.

Что бишь она писала во втором своем письме?

«…Удостоит ли меня этот великий писатель столь высокой чести?… Должно быть, он совершенно незаурядный человек…»

Альфонс Ничейный тоже без конца ворочался с боку на бок.

– Чего тебе неймется? – шепотом одернул я его.

– Все в порядке…

– Был разговор обо мне?

– Какой разговор? С кем?

– С Ивонной.

– Ну… был.

– Что она сказала?

– Что ты… славный парень.

– А еще?

– Тебе мало? Славный, говорит, и располагающий к себе… Отвяжись, дай поспать, не то огрею чем ни попадя.

Ага, сердимся! И я даже знаю, почему… Ивонна-то в меня влюбилась!

Впрочем, что здесь удивительного?

Генерал трудился при свете лампы всю ночь, даже москиты не были ему помехой. Зато к утру он завершил работу. Карта получилась превосходной.

– Здесь, в месте, помеченном стрелкой, вы без труда переправитесь через реку, пройдете короткое расстояние через джунгли, минуете вытянутый к югу участок Сахары – и вы в оазисе Немас-Румба.

– Великолепно! – восхитился Альфонс Ничейный. – Вы настоящий Монте-Кристо.

– Что это за хмырь, которого они на каждом шагу поминают? – не вытерпел невежда Хопкинс. Из-за такого дружка и со стыда сгоришь.

– Монте-Кристо был узником в замке Иф, – объяснила Ивонна.

– Это какой гарнизон? – уточнил Потрэн.

– Где-то близ Марселя. Там держали в заключении Монте-Кристо и одного старого аббата, который у себя в камере ухитрился смастерить самое необходимое: на простынях делал записи, а отломанную ножку кровати превратил в напильник…

– В Синг-Синге такие вещи немыслимы, – вмешался я. – Кто бы там позволил портить казенное имущество!

– Это было давно, – сказала Ивонна.

– Знамо дело, давно, – подхватил Хопкинс. – Новый начальник теперь навел там строгости. Что же случилось с каторжниками? – поинтересовался он.

– Когда аббат Фариа скончался, Монте-Кристо лег на койку умершего й его, вместо трупа, зашили в мешок и сбросили в море. Там Монте-Кристо разрезал мешок и спасся.