Фидлер выслушал его совершенно равнодушно и сказал:

– Воспринимайте это как визит к зубному врачу, Лимас. Чем скорее все закончится, тем раньше вернетесь домой. А теперь поешьте и ложитесь спать.

– Вы прекрасно знаете, что я не смогу вернуться, – сказал Лимас. – Вы об этом позаботились. Вы выдали меня в Англии со всеми потрохами. Вам пришлось пойти на это – вам обоим. Потому что вы прекрасно понимали, мать вашу, что я никогда не соглашусь поехать сюда без крайней необходимости.

Фидлер разглядывал свои тонкие, но сильные пальцы.

– Едва ли сейчас подходящее время для того, чтобы философствовать, – сказал он, – но на вашем месте жаловаться абсолютно не на что, если хотите знать мое мнение. Вся наша работа – и моя, и ваша – строится на том теоретическом посыле, что общее дело важнее судьбы индивидуума. Вот почему коммунист рассматривает секретные службы своей страны как оружие, вложенное в его руку, и по той же причине ваша разведка прячется под завесой pudeur anglaise[16]. Эксплуатация людей может быть оправдана только коллективной необходимостью, не так ли? Вот почему меня может только забавлять ваше безграничное негодование. Мы ведь здесь не для того, чтобы обсуждать этические правила жизни в английской провинции. В конце концов, – добавил он язвительно, – ваше собственное поведение было далеко не безупречным, если взглянуть с точки зрения строгого моралиста.

Лимас смотрел на Фидлера с брезгливым выражением на лице.

– Я понял вашу затею. Вы ведь нечто вроде пуделя при Мундте, верно? Говорят, вы хотите занять его место. Теперь, по всей вероятности, вам это удастся. Время правления Мундта истекает, вот в чем все дело.

– Не понимаю, – сказал Фидлер.

– Я – ваш крупный личный успех, правда? – усмехнулся Лимас.

Фидлер ненадолго задумался, а потом ответил:

– Да, операция проведена успешно. Но вот стоите вы приложенных усилий или нет, пока остается под вопросом. Это нам только предстоит понять. Но в целом это была прекрасная операция. Потому что она удовлетворила главному требованию нашей профессии: она сработала.

– И всю заслугу, надо полагать, вы припишете себе? – упорствовал Лимас, бросив беглый взгляд в сторону Петерса.

– Вопрос о чьих-либо заслугах не стоит вообще, – с неожиданной твердостью ответил Фидлер. Он уселся на валик дивана, с минуту в задумчивости смотрел на Лимаса, а потом продолжил: – Тем не менее вы совершенно справедливы в своей злости по одному из поводов. А именно: кто все-таки информировал ваших людей, что мы вывезли вас из страны? Уж точно не мы сами. Можете мне не верить, но это чистая правда. Мы вас не выдавали. Нам даже не хотелось бы, чтобы они знали обо всем. Поначалу у нас появились планы использовать вас в будущем как своего агента, но теперь подобные прожекты нереальны и смехотворны. Так кто же настучал на вас? Вы ведь практически исчезли, скитались как неприкаянный – без адреса, без связей, без друзей. Так откуда же, черт возьми, им стало известно, что вы удрали? Кто-то же намекнул им об этом. Но конечно, не Эйш и не Кивер, потому что оба сейчас находятся под арестом.

– Под арестом?

– Да, как мне доложили. Но по делу, никак не связанному с вами. За ними водились другие грешки…

– Интересное совпадение.

– Все, что я вам только что сказал, – правда до последнего слова. Мы могли бы удовлетвориться протоколами допросов, присланными Петерсом из Голландии. Вы бы получили свои деньги и распрощались с нами. Но вы не рассказали всего, а нам нужно знать все. Хотя ваше присутствие здесь создает, как вы понимаете, определенные проблемы и для нас тоже.

– Что ж, вы попались в собственный капкан. Теперь я это вижу, и меня это только радует.

Воцарилось молчание, которым Петерс воспользовался, чтобы еще раз коротко и не слишком дружелюбно кивнуть Фидлеру и тихо покинуть комнату.

Фидлер взял бутылку виски и налил понемногу в два стакана.

– Боюсь, содовой воды нет, – сказал он. – Вы разбавляете чем-то другим? Я просил раздобыть содовой, но эти болваны принесли обычный лимонад.

– О, идите вы к черту со своей содовой, – отозвался Лимас. Внезапно на него навалилась усталость.

Фидлер покачал головой.

– Вы очень гордый человек, – заметил он, – но я не обижаюсь на вас. Ужинайте и отправляйтесь спать.

Один из охранников поставил перед ними поднос – черный хлеб, колбаса, салат из зелени.

– Пища простая, но сытная, – сказал Фидлер. – Картошки, увы, нет. В стране временные трудности с картофелем.

И они приступили к еде. Фидлер поглощал ее с предельной осторожностью, словно подсчитывал потребленные калории.

* * *

Потом охранники проводили Лимаса до спальни. Они позволили ему самому нести багаж – тот самый, которым Кивер снабдил его еще в Англии, – и он прошел с ними широким главным коридором, который вел от входной двери через весь дом. Они остановились у широких сдвоенных дверей, выкрашенных той же зеленой краской, и один из сопровождающих отпер ее. Лимасу знаками показали, чтобы он входил первым. Он распахнул одну из створок и оказался словно в небольшой казарме, где стояли двухъярусная кровать, стул и простой стол. В подобных условиях в Англии держали военнопленных. На стенах висели страницы из журналов с фотографиями девушек, а окна закрывали ставни. В противоположном конце комнаты располагалась другая дверь. Ему жестом было указано отправляться туда. Поставив свои чемоданы на пол, Лимас подчинился и открыл дверь. Вторая комната в точности напоминала первую, но кровать там стояла только одна, а стены были голыми.

– Занесете мой багаж сами, – сказал он. – Я что-то устал.

Полностью одетый, он улегся на койку и уже через несколько минут спал как убитый.

Разбудил его охранник, который принес завтрак: кусок черного хлеба и кружку с эрзац-кофе. Лимас поднялся и подошел к окну. Дом стоял на высоком холме. Прямо под окном его склон круто уходил вниз, где были видны верхушки сосен. А дальше, величавые в своей естественной симметрии, протянулись нескончаемой грядой другие холмы, густо поросшие лесом. То там, то здесь овраг или вырубка на случай пожара образовывали разрывы среди сосен, подобно Ааронову жезлу заставляя чудесным образом расступиться плотный массив бора. И никаких признаков присутствия людей – ни домов или церкви, ни даже развалин, оставшихся от прежних обитателей, только дорога, желтая проселочная дорога карандашной линией пересекала дно долины. Снаружи не доносилось ни звука. Казалось почти невероятным, что на таком обширном пространстве может царить полная тишина. День выдался холодным, но солнечным. Ночью, видимо, прошел дождь: земля намокла, а весь окружающий пейзаж настолько четко вырисовывался на фоне ясного неба, что Лимас мог разглядеть каждое отдельное дерево даже на самом дальнем от него холме.

Он медленно оделся, попивая кислятину, заменявшую кофе. Почти полностью одетый, уже собирался приняться за хлеб, когда в комнату вошел Фидлер.