А теперь – хоть хнычь! Думаю, всему виной волосы – то, как она взъерошила их. Хло стояла посреди захламленной спальни, будто растрепанный соблазнительный эльф – такой теплый, усталый, рассеянный, а потом подняла правую руку, взъерошила себе волосы, и я был сражен. В книжках это называют обостренным восприятием. И оно пришло ко мне.

Обостренное восприятие. Да уж и не говорите! Я вдруг настолько остро воспринял Хло как обладательницу женского тела, как набор женских прелестей, что утратил способность двигаться. Я не мог и шагу ступить, я ничего не соображал, я едва дышал.

Лирическое отступление. Когда мне было четырнадцать лет, я нанялся на лето посыльным в ресторан для гурманов в самом центре Манхэттена. Носил кофе и бутерброды в конторы, расположенные на Пятой и Мэдисон-авеню. Как-то днем, оттащив заказ в нью-йоркское отделение «Лонжин Виттнэр», я втиснулся в битком набитый лифт и поехал вниз. А на следующем этаже влезли эти трое.

Круглозадые белокурые самочки. Кажется, на том этаже размещалось бюро поддержки юных дарований или еще что-то такое. Короче, в лифте мы стояли вплотную, и одна из девиц прижалась ко мне спереди, а две другие стиснули с боков. Пока мы добирались до первого этажа, я пережил такое потрясение, что пошел на Шестую авеню, в «Белую розу», наврал про свой возраст и впервые в жизни жахнул виски в баре. А виски я терпеть не мог.

До сегодняшнего вечера с Хло у меня больше ни разу не было никаких таких обостренных восприятий. И вот теперь десять лет жизни, все мои свидания с девушками и редкие – постыдно редкие – удачи как волной смыло.

Будто где-то прорвало плотину. Мне снова было четырнадцать лет, я снова ехал в лифте, стиснутый со всех сторон, и так трусил, что боялся даже дрожать.

Хло подняла руки и потянулась.

– Ну, – сказала она, – хочешь что-то обсудить или спать пойдем?

– Спать, – ответил я.

– Прекрасно. Я все равно ничего не соображаю от усталости. Придется погасить тут свет, прежде чем я открою дверь.

Я кивнул.

Держась одной рукой за дверную ручку, а другой – за выключатель, Хло взглянула на меня, улыбнулась и сказала:

– Чарли, а ты и впрямь того.

Я взял себя в руки, осклабился в нервной улыбке и умудрился выговорить:

– Сама ты с приветом.

– Ну-ну. – Хло погасила свет, открыла дверь и ушла в гостиную.

– Спокойной ночи, – донеслось до меня сквозь мрак, и дверь закрылась.

– Спокойной ночи, – промямлил я, хотя Хло уже не могла меня слышать.

Разумеется, я не выспался.

Запахло жареным. Жареными яйцами. Яйцами, превращающимися в яичницу-болтунью. Может быть, даже в пышный пористый омлет. Во всяком случае, яйцами.

Запах, само собой, разбудил меня Я, само собой, открыл глаза.

Я лежал навзничь на кровати Арти в одних трусах. Уснул я, укрывшись простыней, но, должно быть, ночью брыкался и сбросил ее. Мне, помнится, привиделись два-три ярких сна, подробности которых я, к счастью, запамятовал.

Серый, неестественный дневной свет заливал вентиляционную шахту. Я сел и оглядел царивший вокруг унылый беспорядок – точно такой же, как и в моей спальне над баром в Канарси, теперь такой далекой! Вдруг я почувствовал плаксивую тоску по дому, какую чувствует ирландец, попавший на Третью авеню.

Вот уже третий день, как я – беженец.

Лязг посуды в соседней комнате напоминал мне о запахе яиц, пробудившем меня ото сна, а мой желудок тотчас принялся сердито и настырно урчать. В общем, день мало-помалу начался.

Я неохотно вылез из постели Арти и потащился в ванную. Тут я совершил омовение, после чего позаимствовал из шкафа Арти кое-какое нижнее белье, слишком тесное для меня, натянул брюки, обулся и прямо в майке отправился в гостиную.

История повторяется. Возле все той же плиты стояла и жарила яичницу все та же босоногая лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, облаченная в рабочие штаны. Торчавшая изо рта сигарета дополняла портрет несносной распутной грешницы. Если бы Хло снимали в немом кино, первый кадр с нею обязательно сопровождался бы бегущей строкой: РАЗЛУЧНИЦА.

– Какую яичницу ты любишь – жидкую или прожаренную? – спросила другая женщина.

– Кофе.

Хло удивленно взглянула на меня.

– Ты не хочешь яичницы?

Чем больше я просыпался, тем хуже себя чувствовал. Так бывает, когда ослабевает действие новокаина.

– Может быть, попозже, – ответил я, руководствуясь скорее желанием успокоить Хло и заставить ее прекратить разговоры о яичнице, нежели убежденностью в том, что еще настанет день, когда я смогу пропихнуть кусок в горло. – А сейчас только кофе.

Покончив таким образом с этой темой, я отправился к замысловатому набору мебели в центре комнаты и уселся в нечто, более-менее похожее на кресло.

– А может быть, жареного хлеба? – предложила другая женщина.

Жареный хлеб. Я скривился, делая вид, будто размышляю. Поскольку упоминание о жареном хлебе не убило меня на месте, я ответил:

– Ладно, это сойдет.

Но Хло еще не насытилась моими страданиями.

– Сколько ломтиков?" – спросила она Я нахмурился. Почесал нос. Моргнул раз-другой. Поскреб шишечку на левой щиколотке краем подошвы правого башмака. И сказал:

– Не знаю.

– С двумя справишься?

Она требовала ответа, и все тут.

И плевать ей, что у меня голова не работает.

– Пожалуй, да Нет, пожалуй, нет. Или... подожди минутку...

– Сделаю один.

– Хорошо.

– А если потом захочешь добавки, я дам.

– Прекрасно.

– И яиц тоже, коли будет угодно.

– Чудесно.

Наконец она вернулась к своей стряпне. Но ненадолго. Через минуту ей понадобилось узнать, хочу ли я повидла. Услышав мое «нет», Хло возжаждала получить ответ на вопрос, желаю ли я меду. Второе «нет» побудило ее объявить, что неплохо бы намазать хлеб апельсиновым вареньем, и поинтересоваться моим мнением на этот счет.

Я решился.

– Замолкни, Хло.

Она резко повернулась и вытаращилась на меня.

– Что?

– Прекрати болтовню, – загремел я. – Кончай свои расспросы! Не надо мне этот чертов хлеб ничем мазать! Ничем!

– Даже маслом?

Я вскочил и запустил в стену диванной подушкой. Хло не сводила с меня глаз. Когда подушки кончились, она сказала:

– Я прекрасно знаю, что с тобой творится. И ты сам в этом виноват.

– Что?

Только теперь она кое-как справилась со своей болтливостью. Хло с многозначительным видом повернулась ко мне спиной и завершила яичную церемонию.