— Оказывается, тебе все известно, хотя в то время мое местопребывание оставалось одной из величайших государственных тайн…

Брефт криво ухмыльнулся и, предаваясь то ли многолетней привычке, то ли давнему нервному расстройству, подергал левой щекой.

— Просто время от времени мне приходится поднимать перископ и осматривать акваторию жизни.

— И что же там, на поверхности?

— Океан свободы, адмирал. Отстранив вас от руководства горилльим заповедником, именуемым абвером, они оказали вам неоценимую услугу.

— Странное у тебя представление о чувствах человека, потерявшего столь высокую государственную должность.

— Я не о чувствах отставника, есть мысли подальновиднее… Когда союзники войдут в Берлин, им прежде всего понадобятся те, кто боролся с Гитлером и кого можно привлечь к сотрудничеству, не особенно мараясь близостью с военными преступниками.

— Вам, господин Брефт, коньяк, — появилась с подносом Амита. — А вам, гран-адмирал, — яичный глинтвейн.

— Все та же «канарка-канарейка»? — довольно ухмыльнулся Брефт, поведя ладонью по раздобревшему бедру женщины. — Завидное постоянство, господин адмирал, в самом деле завидное. А главное, теперь она уже в моем вкусе. Раньше чуточку недобирала в весе, возможно, самую малость, но… не добирала. Вкусы старого моряка, знаете ли. Сейчас о ней этого не скажешь.

Спокойно отреагировав на его прикосновение и на сомнительный комплимент, сорокалетняя Амита, со всей возможной в ее возрасте и при ее комплекции грациозностью, повернулась и, сопровождаемая жадными взглядами обоих мужчин — а ведь еще недавно адмирал оставался безучастно холоден к ней, — вышла.

— Я не собираюсь радоваться приходу англичан и уж тем более не готовлюсь к сотрудничеству с ними.

— Даже в вашем отношении к этой служанке проявляется одно из лучших ваших качеств, господин адмирал: вы не предаете старых друзей, — ушел Брефт от разговора об отношении к англичанам. — Редчайшее по нынешним временам качество. Многие предательство почитают теперь за благо.

Прежде чем увлечься глинтвейном, Канарис налил и себе немножко коньяку, и они как-то поспешно, без тоста, словно бы прячась от кого-то, выпили. Потом еще по одной. Лишь после этого Франк принялся за бутерброд — и по тому, как бурно он жевал, угадывалось, что человек этот основательно голоден. Канарис же взял бокал с глинтвейном и медленно, аристократически потягивал из него, время от времени ожидающе поглядывая на гостя.

— Три месяца назад твои следы затерялись где-то в Великобритании, — наконец заговорил он о том, что больше всего интересовало его сейчас.

— Причем основательно затерялись, — беззаботно подтвердил Брефт.

— Что же происходило дальше? Мы уже собирались было зашвырнуть твое «личное дело» в особый сейф убитых и пропавших без вести.

— В «сейф призраков», значит. Ну да, понятное дело: чуть что — сразу в «сейф призраков»! — Правая бровь Брефта поползла к длинной желтоватой залысине и замерла где-то там, в складках черноватых морщин. — Стоило ли так торопиться, адмирал? С этим всегда успеется. И вообще, скоро все мы превратимся в призраков.

— Отбросим общие рассуждения, фрегаттен-капитан, — чуть пригасил свое раздражение Канарис. — Что происходило дальше?

— В Англии оставаться мне уже было нельзя.

— Это понятно.

— С трудом, через Ирландию и Испанию, я сумел добраться до Шербура. Но вскоре туда же устремились англичане. Первые две волны «очистки территории» мне пришлось пережидать в подземелье одного нормандского замка.

— Но ведь у тебя был британский паспорт.

— …Который в Нормандии представляется еще более ненадежным и подозрительным, нежели в Англии. И потом, я не доверяю армейским патрулям и контрразведке.

— Скорее всего, ты прав. Странно, что тебя не взяли прямо в Лондоне.

— Почему «странно»? — неожиданно поперхнулся Брефт. И Канарис замер, почти испуганно глядя на него и понимая, что проговорился. — Вы сказали: «Странно, что вас не взяли прямо в Лондоне». Что вы имели в виду?

— Твою слишком уязвимую «английскую легенду».

— Понятно, вам сообщили, что я провалился.

— Что было очевидным и без этого сообщения.

— Не совсем, адмирал. Меня ведь не арестовывали. Была лишь слежка. И если учесть, что связник мой исчез…

Брефт умолк, ожидая, что адмирал хоть как-то прокомментирует это сообщение. Но Канарис отрешенно смотрел на глобус, словно отгадывал по его параллелям и меридианам свою судьбу.

— С твоим арестом англичане действительно не спешили. Что в их положении вполне естественно.

— Так вот, когда я понял, что со связником что-то стряслось, я переметнулся через пролив в Ирландию, а уже оттуда… Стоп, господин адмирал! Очевидно, о моем провале вам было известно что-то такое, что до сих пор не известно мне?

— Нет-нет, — слишком поспешно открестился Канарис. — Ничего такого особого мне известно не было, обычные умозаключения и предположения профессионала. Тебе же следует изложить свою версию в обычном отчете, который затем будет тщательно изучен в ведомстве Шелленберга.

— Непременно изложу.

— А теперь начистоту: что привело тебя ко мне? Только ли ностальгические воспоминания о «Дрездене»? Сентиментальностью ты вроде бы никогда раньше не отличался.

— Скажем так: не только. — Франк-Субмарина с удовольствием впитал в себя винную жидкость. Он не торопился. То, о чем ему предстояло сообщить экс-шефу абвера, не терпело спешки. — В Испании на меня каким-то образом вышел английский агент, назвавший себя Томпсоном.

— Это и есть тот эпизод твоей «нормандской легенды», отсутствие которого до сих пор мешало нашему взаимопониманию?

— Просто без него разговор не приобретал той значимости, которую мне хотелось бы придать ему.

— Итак, он назвал себя Томпсоном. То есть вообще не назвал себя.

— Можно сказать и так. Суть не в этом. Главное, он предупредил, что вам угрожает опасность.

— Мне постоянно угрожает опасность, Франк. Почему ты считаешь, что это предупреждение должно каким-то образом насторожить меня?

— Уже хотя бы потому, что исходит не от германского, а от английского агента.

— Точнее, от агента-двойника.

— Допускаю. Однако существа дела это не меняет. Важно, что этот агент вышел на контакт со мной, а следовательно, был наведен на меня своим лондонским руководством; затем выяснял, выслеживал, устанавливал личность…

— Но это же обычная, банальная провокация, Брефт! Стоит тебе передать через этого же двойника привет Черчиллю от фюрера, и завтра же родится слух о том, будто Черчилль стал осведомителем Кальтенбруннера.