С ранних лет мы привыкли слышать за обвинениями не «ты виновен, давай попробуем разобраться и исправить», а «ты плохой, ты негодный». Самообвинения же, о которых мы довольно много говорили в этой книге, – это по сути копирование модели поведения тех, кто нас обвинял. Они вызывают отчаяние (я – плохой!) и сопротивление (я – не плохой!). Эта борьба уводит от реальной проблемы, не позволяет перейти к раскаянию, покаянию, искуплению, прощению. Вина сохраняется и усугубляет самообвинения, отчаяние и сопротивление. Круг замыкается.

Мы уже говорили о том, что родители, воспитатели, другие взрослые не всегда умеют правильно реагировать на детскую вину, не всегда учат ее проживать и искупать. За их обвинениями, как правило, скрывается беспомощность и ощущение собственной уязвленности. Бывает, взрослые не могут спокойно принять проступок ребенка. Или не в состоянии принять тот факт, что он не чувствует вины. Иногда они просто не знают, как поступить в этой ситуации. И пользуются теми моделями поведения, которые сами усвоили в детстве. В итоге ребенок не научается принимать свою виновность как нечто естественное в определенном смысле – ведь все ошибаются и все грешат. В этом случае к подлинной вине добавляется невротическая, и они так тесно переплетаются друг с другом, что человеку приходится пройти долгий путь взросления, прежде чем ему удастся их распутать.

Свой отпечаток накладывает и православная культура. Неподготовленный верующий читатель открывает любой древний аскетический трактат, любую книгу, написанную византийским монахом шестого века или российским подвижником девятнадцатого, и читает, например, «Самоосуждение строгое и плач о грехах избавляют от будущего суда»[74]. Конечно, он поймет это в том смысле, что чем сильнее и эмоциональнее будет себя корить, тем быстрее совершится духовное восхождение. Результат, увы, бывает прямо противоположным – отчаяние, еще более глубокое греховное падение, новый виток самобичевания.

Надо понимать, что святоотеческое «самоосуждение» – это не самокопание и не бесконечное повторение формулы «Я хуже всех». Это скорее самоанализ, по возможности спокойное, бесстрастное рассмотрение собственных ошибок в свете божественного идеала и божественной любви. Господь хочет не осудить нас, Он хочет, чтобы мы стали лучше. Никогда, даже в ситуации самого тяжелого греха, нам не стоит об этом забывать.

Вспомним, что подлинная вина возможна там, где мы ясно осознаем произошедшее и свою роль в нем. Но иногда этого осознания у нас нет или его недостаточно. Почему? С одной стороны, нам может недоставать опыта, воображения, сопереживания, да и просто информации. Но порой дело вовсе не в объективных причинах.

Наша психика может защищать нас от вины, потому что мы уязвимы и не имеем твердой опоры под ногами. Тогда подлинная вина будет прятаться, например, под маской невротической. Когда мы ощутим столь необходимую нам опору, эта маска уже не понадобится (например, иногда нам достаточно просто остаться в одиночестве, скрыться от осуждающих глаз, чтобы в тишине и безопасности осознать подлинную вину).

Потрясение от совершенного греха может давать парадоксальные, иногда противоположные результаты. Все зависит от того, каков наш проступок и по каким нашим основаниям он наносит удар. Например, молодой человек, долго медливший с поиском работы, испытывает невротическую вину. Он довольно вяло думает о том, что пора бы «взяться за ум», но каждый раз откладывает этот шаг на завтра. И вдруг понимает, что деньги кончаются и его жене и маленькому ребенку нечего есть. По-новому осознав ответственность за них, он испытывает подлинную вину. (Для чистоты эксперимента предположим, что жена его никогда не пилит, не упрекает и доверяет его решениям.) С одной стороны, отсутствие денег – это совершенно очевидное последствие: молодой человек не мог не знать, что рано или поздно они закончатся. Однако знать в теории и почувствовать на своей шкуре – это разные вещи. Именно эта вина может помочь ему измениться и начать действовать, в отличие от той невротической, которую он чувствовал, пока запас времени и денег еще был.

Иногда нужно, чтобы ситуация приблизилась к нам вплотную, чтобы мы перестали, наконец, тревожиться и приступили к делу. Пауль Тиллих называл этот процесс превращением тревоги в страх. Со страхом, считал он, справиться возможно, потому что страх имеет дело с конкретным предметом. С тревогой же – очень трудно, потому что ее предмет определен слабо. Именно тревога отделяет нас от реальности. Потрясение парадоксальным образом может защитить человека, дать ощущение опоры, заставить его не сосредотачиваться на себе и махнуть рукой на мнение окружающих. Он перестает защищаться с помощью невротической вины, напротив, «бросается на амбразуру», буквально совершая подвиги ради того, чтобы исправить ошибку, искупить вину.

Как говорил Виктор Франкл, только ради ценностей, которые больше его жизни, человек живет осмысленно, ощущает себя подлинно человеком и даже не боится смерти. Только когда нечего терять, человек становится по-настоящему свободным.

Но бывает и обратное. Если потрясение слишком сильное, если человек не ощущает ни малейшей возможности поправить ситуацию, его защита от вины может только усугубиться.

Когда я встречаюсь в работе с такими случаями, я не пытаюсь вытащить на поверхность все проблемы сразу. И предостерегаю от этого всех читателей, которые после прочтения этой книги захотят кому-то помочь. Не нужно насильно раскрывать глаза другому человеку. Если он изо всех сил от чего-то защищается, у него есть на то основания – какая-то важная его опора находится под угрозой. Нужно сначала помочь ему обрести силы, чтобы он смог мужественно встретиться с болью. Ведь на самом деле в глубине души почти все мы хотим быть честными перед собой.

Счастье Ивана Ильича

Как мы уже поняли, невротическая вина не обязательно свидетельствует о наличии у человека тяжелого невроза, но всегда сообщает нам о том, что мы так сильно о чем-то тревожимся, что вынуждены себя защищать. Тогда вина изматывает, не дает нам жить свободно и счастливо. Мы избегаем самой жизни, рискуем прожить ее неправильно, не в полную силу, не реализовав своих главных возможностей.

Тревога загоняет нас в замкнутый круг: именно из-за нее мы проживаем жизнь поверхностно, что в конечном итоге только усиливает страдание. Ведь, с одной стороны, мы чувствуем, что живем недостойно самих себя, а с другой стороны, реальность, от которой мы отдалились на как будто бы безопасное расстояние, кажется нам страшнее, чем она есть.

Человек панически боится и жизни, и смерти именно тогда, когда живет неправильно, не своей жизнью, не до конца реализует себя, когда он скользит по поверхности дней, не погружаясь в глубину. Вспомним рассказ «Смерть Ивана Ильича» – уже смертельно больной герой вдруг догадывается, что он плохо умирает, потому что плохо жил.