Ворота запирай

Не дожидаясь, пока дочь пройдет внутрь, Дебра усаживается в глубокое кресло с откидной спинкой, настолько похожее на то, в котором умер отец, что у Вэл перехватывает дыхание.

На самом деле обстановка скромного жилища матери не так уж сильно отличается от их лачуги на ферме: крошечная и практически бесполезная кухня, потрепанная мебель. Желтый верхний свет придает всему неживой оттенок, отчего Дебра выглядит болезненной и полумертвой. Дверь в спальню распахнута, демонстрируя кровать со смятым коричневым покрывалом, занимающую почти всю комнату. Рядом с креслом стоит стул с мягкой обивкой. На ферме здесь бы расположилась Вэл.

Она представляет картину: себя за чтением, сидящую не возле отца, а возле матери. В любом случае, никто бы не разговаривал, а семейные вечера не были бы идиллической детской мечтой о жизни в уютном маленьком городке. Только не для Вэл.

И всё же сравнение их с отцом жилища на ферме и трейлера не вполне корректное. По крайней мере, лачуга шла в наборе с амбаром, конюшнями, большим домом Глории вместе с добродушной хозяйкой и таким количеством природы, какое только пожелала бы исследовать Вэл. Здесь бы она оказалась в плену у жары и пустыни. Однако Дебра располагала тем, чего никогда не позволял папа: телевизором. Старой коробкой, оснащенной антенной, совсем как в том жутком здании. Ничего похожего на современную тонкую модель, которую Глории подарили дети несколько лет назад.

Сейчас по экрану бегут черно-белые помехи, но Дебра всё равно откидывается в кресле и неотрывно таращится на пустую картинку.

Запах здесь тоже отличается от хижины на ферме, где было чисто благодаря Вэл. В трейлере же сквозь резкий аромат духов можно различить кислую вонь нестираной одежды, немытых волос и грязного тела. Отец заботился о дочери, и та вернула ему долг после инсульта. За Деброй же никто не ухаживал.

Именно так легче всего называть про себя мать – как женщину, которую Вэл впервые встретила. Стоя на заляпанном коричневом ковре, она не знает, с чего начать разговор, так как предполагала, что ее закидают вопросами и требованиями рассказать, где она была всё это время. Хорошо ли жила. Кем работает. А потому произносит:

– Мне нравятся твои лягушки. – Что еще можно придумать в качестве безобидного вступления к тяжелой беседе?

– Жабы, – поправляет Дебра, недовольно хмурясь по поводу необразованности дочери. – Они гораздо лучше лягушек, а некоторые даже умеют закапываться в грязь и погружаться в спячку – почти в летаргический сон – на много лет, пока не пойдет дождь и условия снова не станут благоприятными.

– Я этого не знала. – Вэл стоит не двигаясь, но помещение настолько маленькое, что она едва не касается шишковатых коленей матери, скрытых под тканью выцветшего платья с растительным узором.

На ногах у нее красуются уродливые носки из толстой серой шерсти.

Дебра раздраженно машет, жестом веля незваной гостье подвинуться.

– Ты загораживаешь телевизор, – затем тыкает пальцем в сторону пустого стула. – Вас, моих девочек, всегда показывали в это время. Я не перестаю надеяться, что передачу вернут.

«Вас, моих девочек». Мать потеряла обеих дочерей, но теперь, когда одна из них объявилась на пороге, едва это заметила. Вэл осторожно присаживается на край стула.

– Разве у тебя нет вопросов ко мне? – Пожалуй, лучше позволить Дебре начать разговор, а уже потом выяснить всё, что хочется знать самой.

Мать, наконец, поднимает на собеседницу карие глаза и обводит взглядом с головы до ног.

– Ты стала выше.

– С тех пор, как мне было восемь лет? Конечно, я выросла, – Вэл издает короткий недоверчивый смешок.

Айзек пытался предупредить ее о состоянии матери, но слишком смягчил ситуацию, не донес серьезности изменений.

Словно подслушав мысли дочери, Дебра указывает подбородком на вход.

– Видела того мальчика, с которым ты приехала. – Вряд ли почти сорокалетнего Айзека можно описать словом «мальчик», но прежде, чем Вэл успевает хоть что-то ответить, ее мать продолжает: – Он несколько раз заглядывал ко мне. Забрасывал вопросами о твоем отце и его привычках до нашей свадьбы. Заставлял показывать фотографии. Угрожал мне. Хорошо, что сейчас остался снаружи, – она подозрительно и неприязненно прищуривается, так что морщинки на лице обрисовывают карту ее жизни.

– Айзек разыскивал меня, – Вэл чувствует, как ускоряется сердцебиение. – Разве тебе этого не хотелось? Разве ты не гадала, куда папа меня увез?

– Твой отец, – выделяет последнее слово Дебра, и в ее голосе, наконец, появляется намек на эмоции, а тон становится едким, как горькие остатки на дне бутылки с просроченным уксусом. – Он всё испортил. Нам повезло попасть на передачу. Мы каждый день наблюдали за тобой и видели, что она действует: ты вела себя так примерно. Он тоже заметил изменения и согласился со мной, что тебе это пойдет на пользу. Я была так счастлива, что Господин Волшебник исправлял тебя.

Вэл и не знала, что ее требовалось исправлять.

– И Китти тоже?

Дебра вздрагивает и практически выплевывает:

– Она и так была хорошей девочкой. Это ты всегда была дерзкой и непослушной. Но вечно добивалась желаемого. А они как раз искали трудных детей вроде тебя – неизвестно почему, – поэтому согласились взять и Китти. Она так радовалась! Я наблюдала за выпусками каждый день и всегда знала, когда моя маленькая принцесса счастлива.

– Тогда почему папа забрал меня? – Вэл понимает, что спрашивает не того родителя, ведь собеседница может сообщить лишь свое мнение, но осталась лишь она.

– Потому что он идиот, вот почему. Слабовольный, эгоистичный отец, потворствующий капризам избалованной дочери. Ему было наплевать, что отдать тебя в программу помогло бы исправить твой характер. – Дебра тыкает костлявым пальцем в экран.

– Отдать меня в программу? – Фраза звучит странно, но собеседница вообще несет чушь.

Видимо, сказывается одинокое проживание в заброшенном грязном трейлере без семьи и друзей, не считая безумной коллекции жаб и старого телевизора, по которому бегут лишь статические помехи.

Мать тем временем продолжает вещать, будто не слышала вопроса:

– Ты бы стала… – она качает головой, резко захлопывает рот и закрывает глаза. Лицо расслабляется и приобретает сонное, почти юное выражение, на нем мелькает проблеск давно потерянной надежды. – Стала бы послушной девочкой, милой и веселой – именно такой старшей дочерью, о которой мечтают любые родители. И я бы гордилась тем, что являюсь твоей матерью, – Затем Дебра снова открывает глаза, отводя взгляд от Вэл. – А он всё испортил. Испортил тебя. А я потеряла Китти.

– Что с ней случилось? – спрашивает она, готовясь к худшему.

– Я не видела, –