Так что в целом трофей впечатлял.

– Ты иди лагерь собери. Потом коней приведешь. Я, пожалуй, здесь поколдую, – сказал он, доставая нож. – Шикарный черпак для коня может получиться. Нам сейчас любой внешний эффект полезен.

Подарок спрыгнул с меня и с рычанием вцепился в обкусанный мосол. Зверенок не переставал удивлять меня. С моих двух метров он слетел легко, как со ступеньки, а когда вцепился в кость, на которой виднелись следы зубов гораздо более крупных хищников, те, видно, оставили ее в связи с излишней неаппетитностью и крепкостью, то от мощной булдыги только щепки полетели. А детенок наслаждался.

Лагерь быстро собрать не удалось, потому что куда ни протянешь руку, она везде натыкалась на мокрый, холодный и при этом весьма любопытный нос. А за носом перемещалась масса килограмм в четыреста. Как всегда общаться с этой дружелюбной зверушкой было весело.

Но, как говорится, все хорошее заканчивается, и сбор лагеря я таки завершил. Больше всего намучился с заградительной полосой. Состояла она из весьма сыпкого материала, и пришлось идти за консультацией к Сергею Идонговичу. Тот задумчиво кромсал ножом шкуру и на мой вопрос совет дал исчерпывающий.

– Да брось ты. Одноразовая она.

Духовный лидер регулярно забывал обучить меня разным полезным мелочам. Это тревожило.

Вторично я посетил Тиваса, когда он уже закончил свои скорняжные приготовления. Шкура была разрезана, обкорнана, разложена, и изнанка ее светилась тихим вечерним, скорее даже закатным солнцем, мумифицированная муравьиным соком.

– Подведи коня, – выдал указание Тивас. – Давай-ка его расседлаем.

Очень ему хотелось на животину новую шкуру натянуть.

Однако кони, почуяв запах гиршу, взволновались. Странно, комонь их своими ароматами совершенно не тревожил. Да, кстати.

– Тивас, хочешь хохму расскажу, – спросил я, железной рукой удерживая неуравновешенное животное.

Что значит Маг. Подошел. В ноздри всем дунул, кони и успокоились. Проговорил, задумчиво глядя то на шкуру, то на коня:

– Как думаешь, не большая будет?

– Давай примерим.

Зачарованный коняка стоял, не шевелясь, пока мы вскидывали на него тяжесть. Вскинули. Отошли, посмотрели. Впечатляет. Еще час мы возились, отпарывая и отрезая. Вы представляете, что будет, если когтистая лапа гиршу вдруг заедет жеребцу по его мужскому достоинству. Он расстроится.

Наконец управились. Комонь зарычал. Малявка тоже. Получилось.

– И кто на этом поедет?

– Ты воин. Ты внушать должен.

– Я на этом монстре не поеду. Тем более, костяшки мне задницу до затылка стешут. Это тебе видом внушать положено. А за нас пусть дела наши героические говорят.

– Ладно. На следующем привале седло приспособим. Придумаем что-нибудь. Да, что за хохму ты мне обещал рассказать?

– Древние русские коня называли комонь.

Тивас постоял с минутку. Потом сообщил в пространство:

– Да, чурка я нерусская, – подошел к коню, взлетел в седло. – Что думаешь, каяться буду, не дождешься. Поехали.

Этот день путешествия и описывать скучно. Мы гордо гарцевали в седлах, коняшки резво бежали. А бесчисленные стада живности торопились убраться с нашего пути. Потому что впереди, в густой траве, весело мелькали две угольно-черные спины. Одна побольше, вторая значительно меньше. Малыш явно решил, что я его утерянный в прошлом родственник. Причем абсолютно изголодавшийся. Потому что все время тащил добычу. Он мне приволок: двухметровую змею с ороговелой мордой, украшенной угрожающими зубами и по гребню треугольными наростами; какую-то крысу, с кошку величиной, с клыками, что мой большой палец (как они во рту помещались, непонятно); птицу, с индюка ростом, с мощными когтистыми лапами и хищно загнутым клювом; дикобраза с длинным хвостом, вооруженным костяные жалом, и массу всякой мелкой живности.

Добытое Сергей Индонгович аккуратно складывал на вьючных коней, забраковав лишь крысу.

Правда, охотник один раз едва сам не стал добычей. Малыш еле успел избегнуть зубов волчака и спасся у меня в седле, а агрессор с разрубленным черепом пал жертвой своего аппетита. Сразу из ниоткуда материализовался папа, одобрил мои действия рявком, отодрал от волчака половину и, похрустывая костяными пластинами, умчался вперед.

Один раз мы остановились, когда прямо перед собой увидели двух комоней, дружелюбно порыкивающих друг на друга. Наш рявкнул погромче. С седла соскочил малыш и помчался к беседующей парочке. Чужой поразглядывал его, потом облизнул, на что маленький нахал недовольно заверещал. А старшие уже направились к нам. Чужой пару раз обежал коня, укрытого шкурой гиршу, внимательно рассмотрел прорехи, сделанные мечом, остро глянул на меня, на Тиваса, толкнул башкой нашего четвероногого спутника, опять облизал малыша и растворился в траве.

А вечером мы закатили пир. Сергей Идонгович изощрился в кулинарной фантазии и из добытых малышом зверей и собранных собою лично травушек-муравушек потрясающие блюда соорудил. Мы ели, пили вино и хохотали. Малыш обожрался деликатесов, раздулся, как шар, и (любопытство детское!) полакал из моей баклаги вина. После чего улегся мне на колени, выставив в небо раздутое брюшко и, почесываемый, уснул.

– Сегодня последний спокойный день, Ильхан. Так что веселись. Завтра начнутся Хушшар. И там не называй меня Сергеем Идонговичем. Там я Маг и Колдун. Великий Тивас. – И в нетрезвых глазах его шевельнулась грусть. – А ты, Саин, сын Фаразонда, и никак иначе. Вот так.

Он вдруг опустил голову, завесив лицо белоснежными космами. Чуткий комонь, тоже хорошо отхлебнувший, ткнул загрустившего приятеля головой в плечо. Тот отбросил назад водопад волос резким движением.

– А сегодня пить будем и веселиться будем, – встал и ушел к коням.

Вернулся с неким подобием лютни в руках. Уселся. Отхлебнул. Комонь тут же последовал его примеру.

А Тивас запел. Совсем неплохо он пел. И играл хорошо. И я очень был удивлен. Ведь хотя и было между нами не одно поколение, пел он о дружбе, о любви, о верности и чести.

Потом вместе пели. Хотя мой ор пением назвать можно с большой натяжкой. Но было хорошо. Ведь важно не как ты поешь, а с какой душой ты поешь. А орал я душевно. И комонь поддерживал наш концерт своим звенящим визгом. Думается мне, что местная живность еще долго будет обходить это место как дурное, а человеческая составляющая местной фауны, скорее всего, соорудит здесь капище и будет приносить туда кровавые жертвы, лишь бы никогда больше не услышать таких жутких песнопений.

Поутру мы прощались. Комонь по очереди облизал сынка, меня, Тиваса. Осмотрел нас так грустновато и остался стоять мрачноватым черным изваянием на вершине кургана. И мне было грустно. Не потому, что оставила нас эта надежнейшая охрана, а потому, что расставался с другом.