Анна вела домашнее хозяйство тихо и умело – примерно так, как управляется с пылью высококлассный турбопылесос, – и первое, что замечали Джерри и сыновья после каждой ее госпитализации – чудовищное скопление мусора. На любой поверхности начинала собираться всякая всячина, будто ее туда совали маленькие невидимые существа за спинами у людей. Грязные носки и трусы с футболками неизвестно откуда появлялись на полу в спальнях. Грязная посуда и коробки из-под хлопьев сами собой скапливались на кухне. Баллончики крема для бритья, тюбики зубной пасты и обрывки нитей для чистки зубов засоряли раковину и туалетный столик. Газеты, журналы и ненужные письма разлетались практически повсюду. Всякий раз, вернувшись из больницы, Анна наводила порядок словно по волшебству. Само ее присутствие, казалось, не позволяло сору перебираться через порог.

Теперь волшебству не бывать больше никогда, потому что больше не будет возвращения.

Джерри уронил рулон на пол, взялся за телефон и заглянул в блокнот, лежавший у него на колене. Анна выписала имена и номера телефонов еще до того, как в последний раз отправилась в больницу. Джерри добросовестно обзвонил родственников и друзей, связался с ритуальной фирмой, позвонил в цветочный магазин и приходскому священнику. И вот теперь он в упор смотрел на номер, все еще не отмеченный галочкой. Звонить по нему ему не хотелось, но Анна была бы вне себя, не оповести он мерзавца лично. Глубоко вздохнув, Джерри выпрямился и набрал номер. Слушая звонки, он молил Бога, чтобы ему не ответили.

Его молитва не была услышана.

– Алло.

– Привет. Это Джерри. Джерри Фонтейн.

– Анна?!

Джерри прикрыл ладонью трубку и тяжко сглотнул: не хотел разнюниваться в телефон.

– Сегодня рано утром.

– Соболезную.

– Она хотела, чтобы вы пришли в церковь. По крайней мере на панихиду, если выберетесь. – Больше всего на свете Джерри хотел, чтоб тот вообще никуда не выбрался. Он был по горло сыт этим крестоносцем.

– Известно, когда и где будет проходить панихида?

– Во вторник, с четырех до восьми. В Доме панихид на Западной Седьмой улице. В том, что на углу, он еще на средневековую крепость похож.

– Вторник… Это же завтра. Так скоро…

– Заупокойная месса в среду утром. В маленькой церквушке в южной части города. Там я никого, кроме родных, не жду. – Джерри выждал паузу, рассчитывая, что гад понял намек. Потом уже заявил без обиняков: – Хоронить будут только свои.

– Все это уж очень быстро.

– Так хотела она сама. – Джерри пришла в голову еще одна мысль, и он откашлялся, прежде чем спросить. Он изо всех сил старался, чтобы его голос звучал как ни в чем не бывало. – Да, кстати. С той женщиной из ФБР что-то прояснилось? Она с вами связывалась, или как?

– Нет-нет. Как я вам и говорил, вы, должно быть, неверно поняли разговор. Я уверен, что та женщина вовсе даже и не коп. – Секунду помолчав, он добавил: – Вы ведь в больнице никого об этом не расспрашивали, верно?

– Нет. Хватало других дел.

– Я бы не стал об этом беспокоиться.

Джерри коробил его высокомерный тон, и все же приходилось признать, что гад, кажется, прав. Если бы тут что-то было, ФБР уже заявилось бы.

– Да-а. Вы правы. – Джерри вздохнул. – Мне пора. Надо еще кое-куда позвонить и цветочнику, ритуальщикам и всякое такое.

– Я буду молиться.

– Будьте так любезны, – отрывисто бросил Джерри и, положив трубку, с облегчением откинулся на спинку дивана.

Проведя рукой по редеющим волосам, он подумал, куда в этом беспорядке, что царил в их когда-то опрятной квартире на двух уровнях, подевались мальчишки. Наверное, в видеоигры играют или смотрят телевизор у себя в комнатах. «Выплакались уже, – решил про себя Джерри. – Успеют еще наораться и на панихиде, и на заупокойной службе. Хуже всего придется на похоронах». А потом надо будет прибрать дом и жить дальше, потому что так хотела бы Анна. Она любила держать все в опрятности.

В каком-то смысле стремление его жены к порядку и привело к тому, что змей втерся в их жизнь. Этот человек таскал Фонтейнов и другие впавшие в горе семьи с одного судебного слушания на другое, якобы ратуя за восстановление нравственного порядка в их мире. Они беспрестанно давали показания, обнажая душу перед целыми комнатами чужих людей и отвечая на идиотские вопросы ослов, почему-то выбранных судьями. По его настоянию они решительно поддержали предвыборное предложение какого-то сенатора-республиканца о внесении в конституцию поправки, вновь узаконивающей смертную казнь. Джерри признавал, что идея вызревала долго: государство отменило высшую меру наказания еще в 1911 году. Проблема была в том, что большинство законодателей как в палате представителей, так и в сенате должны были согласиться с постановкой предложения на голосование, но ни в той, ни в другой палате недоставало смелости – или голосов, – чтобы позволить людям решать. Миннесота так и оставалась одним из дюжины штатов, которые ни за что не соглашались с наказанием, подобающим за свершение самых гнусных и ужасных преступлений.

Даже после того как все их усилия сгорели синим пламенем, оставив у всех семей ощущение, будто их вожак использовал их ничуть не меньше, чем политики, Анна продолжала боготворить этого змея. Порой Джерри даже подумывал, а не водит ли жена его за нос, не спит ли она с этим слизняком. Он опять глянул на блокнот так, словно там можно было отыскать ответ на ноющий болью вопрос, но увидел перед собой одни только имена да номера телефонов, написанные изящным почерком Анны, а рядом неряшливые галочки, поставленные его собственной дрожащей рукой. Он нацарапал птичку рядом с именем мерзавца и посмотрел на ладонь. Выпачкался чернилами – ручка подтекала.

– Цифирь! – сплюнул он и швырнул ручку с блокнотом на стол. От удара наполовину опустошенная бутылка коки опрокинулась и покатилась на пол. Джерри смотрел, как коричневая жидкость, пенясь, расползается по бежевому ковру. Кошка, пройдясь лапами по номеру «Спортс иллюстрейтед», счету за телефонные разговоры и рекламке овощной лавки, принялась лакать коричневую жижу.

– Умница, киска, – пробормотал Джерри, глядя, как животное уничтожает лужицу.

В понедельник Бернадетт проснулась рано, собираясь отправиться в контору и поработать над делом у себя в подвале, однако так и не смогла оторваться от груды папок. Завернувшись в махровый халат, она склонилась над кухонным столом, положив перед собой, рядом с папками, блокнот.

Прочла на этикетке: «Олсон, Хейл Д.». За именем следовал номер дела. Имелось еще три папки с делом Олсона. Распахнув обложку последней, она обнаружила под ней стенограммы судебного разбирательства по делу толщиной в ладонь, не меньше. Даже не верилось, что северные копы откопали-таки в архиве все эти старые судебные документы. Их скрупулезность заслуживала похвалы, но папку Бернадетт все же отложила. Что-то не тянуло пока вдаваться в древние похождения Хейла. Сложив папки по Олсону отдельной стопочкой, она отодвинула их подальше в сторону и углубилась в папки с делом Арчера. То и дело у нее вырывалось презрительное шипение: