— Байрон… — послышался из темноты мужской голос.

Байрон Уиллис удивленно обернулся на звук, но разглядел лишь смутно различимый силуэт приближавшейся к нему фигуры.

— Кто вы такой?

— Друг Гарри Аддисона.

Гарри? Что еще за чертовщина? Внезапно его охватил испуг.

— Как вы сюда попали? Что вам нужно?

— Самые пустяки.

В следующее мгновение в темноте блеснул огонек и раздался негромкий звук, словно кто-то плюнул на каменный пол. Уиллис почувствовал сильный удар в грудь. Инстинктивно он нагнул голову, чтобы взглянуть, что же могло его ударить. Но тут же почувствовал, что у него подгибаются колени. Тот же звук прозвучал вновь. И еще раз. Незнакомец стоял прямо перед ним.

Байрон Уиллис поднял голову.

— Я не понимаю…

Это оказались самые последние слова в его жизни.

Рим. Пятница, 10 июля, 7 часов 00 минут

Томас Добряк шел по набережной Тибра, с нетерпением ожидая, когда зазвонит сотовый телефон. Террорист был в бежевом льняном костюме и синей рубахе в полоску с расстегнутым воротничком. Белую панаму он надвинул на лоб, чтобы защитить лицо от лучей утреннего солнца и, что было важнее, прикрыть его от взглядов любопытных, которые могли бы узнать его и предупредить власти.

Держась в тени раскидистых деревьев, он прошел еще десятка полтора шагов и оказался в месте, которое приглядел издалека, — здесь гранитная стена набережной обрывалась в воды Тибра совершенно отвесно. Оглянувшись с непринужденным видом и не увидев ничего, кроме обычного, еще не слишком интенсивного в этот час дорожного движения на улице за деревьями, он расстегнул пиджак и извлек из-за пояса брюк некий предмет, завернутый в белый шелковый носовой платок. Все так же непринужденно он наклонился, облокотившись на парапет набережной, — обычный турист, остановившийся, чтобы посмотреть на реку сверху, — и выпустил предмет, оставив в руке пустой платок. Несколькими секундами позже неторопливо выпрямился и вытер платком шею сзади. После этого пошел дальше, оставив сделанный в Испании пистолет марки «ллама» лежать на дне реки, где он уже через несколько часов будет надежно укрыт песком и илом.

Через десять минут Добряк вошел в маленькую тратторию поблизости от пьяцца Фарнезе, заказал бармену холодный кофе-эспрессо и сел за столик в глубине зала, все с тем же нетерпением ожидая звонка и той новости, которую рассчитывал получить. Вынув из кармана телефон, он набрал номер, выждал два гудка, затем набрал трехзначный код, дал отбой, откинулся на спинку стула и поднес к губам чашку. Теперь нужно было ждать ответа.

Томас Хосе Альварес-Риос по прозвищу Добряк получил известность в 1984 году, после того как убил четверых тайных агентов французской антитеррористической службы, оплошавших при проведении рейда в пригороде Парижа. После этого он сделался любимцем всех средств массовой информации и заработал глубокое уважение в террористическом подполье. Сделавшись, как прозвали его журналисты, новоявленным Карлосом Шакалом,[22]террористом-наемником, он решил, что будет служить тем, кто больше платит. И с конца восьмидесятых до конца девяностых он успел поработать едва ли не на всех. И на остатки итальянских «Красных бригад», и на французское «Прямое действие». От Муаммара Каддафи он перешел к Абу Нидалю, а затем выполнял задания иракской разведки в Бельгии, Франции, Великобритании и Италии. Некоторое время он провел в Майами и Нью-Йорке, где занимался выколачиванием денег из должников главных traficantes,[23]руководителей Медельинского наркокартеля. А позднее завербовался в коза ностра, как будто ей не хватало собственных сил, вернулся в Италию и принялся истреблять борцов против мафии в Калабрии и Палермо.

В результате он с полным правом стал применять к себе слова Бонно, главаря банды убийц, действовавшей в Париже в 1912 году, позднее взятые на вооружение не кем иным, как Карлосом: «Я знаменитость». Так оно и было. На протяжении многих лет его портреты регулярно появлялись на первых страницах не только центральных газет разных стран мира, но и таких журналов, как «Таймс», «Ньюсуик» и даже «Вэнити фэр». В программе «60 минут» ему были посвящены две передачи. Все это делало его персоной несравненно более высокого ранга, чем множество других ловцов удачи, которые с великой радостью соглашались работать на него.

Беда состояла в том, что он, по его собственному глубокому убеждению, стал психически больным. Поначалу он решил, что просто теряет контроль над собой. Ведь начинал он как самый искренний революционер, в 1976-м, будучи восторженным подростком, пробрался из Эквадора в Чили и там получил из рук Валера винтовку, чтобы отомстить солдатам фашиста-диктатора Аугусто Пиночета за кровавую расправу со студентами-марксистами. Потом был чрезвычайно идеологизированный период, когда он жил в Лондоне с семьей матери и учился в весьма престижной школе, по окончании которой отправился изучать политику и историю в Оксфорд. Там у него очень скоро состоялось тайное знакомство с лондонским резидентом КГБ, и последовало предложение переправить его в Москву для обучения на советского агента. Но по дороге в СССР он задержался в Париже. Тогда-то и случилась эта история с французскими полицейскими, после которой на него обрушилась всемирная слава.

Но в последние месяцы он стал замечать за собой, что его действиями руководят не идеологические установки, что его влечет не революция как таковая, но скорее террор или, если уточнить, сам процесс убийства. Убийства доставляли ему не просто удовольствие — приносили сексуальное возбуждение. И вскоре вытеснили из его потребностей стремление к половой жизни. И с каждым разом — как бы ему ни хотелось отрицать это — эмоции, которые он испытывал, убивая, становились сильнее и острее.

Словно он выбирал себе любовницу, выслеживал ее, а потом расправлялся с ней самым изощренным способом, какой только приходил ему на ум в этот момент.

Это было отвратительно. Он ненавидел свое состояние. Сама мысль о нем приводила его в ужас. И в то же самое время он радовался ему. И непрерывно отгонял от себя осознание того, что душевно болен. Ему больше нравилось думать, что он попросту устал или, что казалось ему ближе к истине, столкнулся с теми проблемами, с которыми встречается любой человек, достигший средних лет. Но сам-то он знал, что это неправда и что с ним что-то серьезно не так, поскольку делался все более неуравновешенным, как будто одна часть его существа намного пересиливала другую. Положение усугублялось еще и тем, что на свете не было ни одной живой души, с кем он мог бы поговорить начистоту, без опасения, что его схватят, или предадут, или навредят каким-нибудь еще способом.

К действительности его вернул негромкий щебет телефона, лежавшего на столе прямо под рукой. Быстрым движением он схватил его.