– Вот, – сказала графиня, сунув мне в карман апельсин, – возьми на дорожку. Вдруг проголодаешься в пути.

Когда же я взгромоздился на Салли и выехал на дорогу, графиня крикнула мне вслед:

– Будь осторожнее!

С кислой миной на лице я сидел на ослице, прижимая к груди коробку с совой, пока мы наконец не выехали за ворота усадьбы. Трусить верхом после всего пережитого – нет, это было уже слишком! Я слез с ослицы, зашел за старую оливу и с наслаждением, полновесно извергнул из себя все съеденное.

Добравшись домой, я отнес сову к себе в спальню, развязал коробку, вытащил сову и посадил на пол. При этом она отчаянно вырывалась и щелкала клювом. Собаки, собравшиеся в кружок посмотреть на прибавление моего семейства, тут же ретировались. Они знали, что может натворить Улисс в дурном настроении, а эта птаха была раза в три крупнее. Впрочем, по моему мнению, эта сова была одним из самых красивых пернатых, которых я когда-либо видел. Оперение на спине и крыльях было золотистым, словно медовые соты, с бледными пепельно-серыми пятнами; на белоснежной, словно сливки, груди ни единой отметины, а огромные, чем-то похожие на восточные, глаза окаймляла маска из белых перьев, выглядящая чопорно, как круглый плоеный воротник елизаветинской эпохи.

Крыло моей новой питомицы оказалось не в столь плачевном состоянии, как я думал. Перелом был легким, и после получасовой борьбы, в ходе которой она умудрилась несколько раз прокусить мне руку до крови, я, к своему удовлетворению, наложил на него шину. Сова, которую я решил назвать Лампадуза (просто потому, что мне нравилось это имя), похоже, была упоена своей победой над собаками, ни за что не хотела подружиться с Улиссом, а уж на Августуса Почешибрюшко и вовсе смотрела с нескрываемым презрением. Подумав, что ей лучше побыть, пока не привыкнет, где-нибудь в темном укромном месте, я отнес сову на чердак. Там была малюсенькая каморка с единственным крохотным окошком, которое так заросло пылью и паутиной, что сквозь него едва проникал свет. В каморке было спокойно и сумрачно, как в пещере, и я подумал, что уж здесь-то Лампадуза быстро пойдет на поправку. Я посадил птицу на пол, поставил перед нею большое блюдце с мелко накрошенным мясом, а уходя, надежно запер дверь, чтобы сову никто не потревожил. Когда я пошел навестить ее перед сном, прихватив в подарок дохлую мышь, я нашел, что моя гостья чувствует себя куда лучше. Она склевала большую часть мяса и теперь шипела и щелкала на меня, хлопая крыльями, сверкая глазами и прыгая по полу. Обрадованный столь очевидным прогрессом, я оставил ей мышь и отправился в постель.

Через несколько часов меня разбудили голоса, доносившиеся из маминой комнаты. Удивленный, что же такое могло случиться, отчего семья в эту пору на ногах, я высунул голову из двери спальни и прислушался.

– Ей-богу, – послышался голос Ларри, – это полтергейст!

– Это не может быть полтейгейст, милый, – ответила мама. – Полтергейсты ведь швыряются вещами.

– Кто бы там ни был, но он звенит цепями, – сказал Ларри, – и его нужно изгнать. По-моему, вы с Марго самые крупные специалисты по потустороннему миру. Так что отправляйтесь наверх и изгоняйте.

– Не пойду! – дрожащим голосом сказала Марго. – Мало ли что там такое. Вдруг там очень, очень зловредный дух?

– Он чертовски зловредный, – сказал Ларри, – целый час мне не дает заснуть.

– А может, это просто ветер или что-нибудь в этом роде, милый? – спросила мама.

– Что-что, а отличить ветер от неприкаянного духа, гремящего цепями и ядрами, я уж как-нибудь сумею, – заявил Ларри.

– А может, это воры? – молвила Марго, пытаясь взбодрить саму себя. – А может, это воры и следует разбудить Лесли?

Полусонный и слегка заторможенный – сказывалось все еще действие выпитого накануне спиртного, – я никак не мог сообразить, о чем толкуют мои домочадцы. Однако звучало интригующе, впрочем, как и всегда – во всех подобных ситуациях, которые столь мастерски создавали мои домашние в самые неподходящие часы дня и ночи, – а потому я отправился к маминой комнате и заглянул внутрь. Ларри расхаживал по комнате, шурша по полу ночным халатом, словно королевской мантией.

– Надо что-то предпринять, – сказал он. – Я не могу спать, когда у меня над головой гремят цепями. А раз я не могу спать, я не смогу писать.

– Я никак не возьму в толк, чего же ты ожидаешь от нас, милый? – спросила мама. – Уверяю тебя, это всего-навсего ветер.

– Да, правда, почему ты ждешь, что это мы туда отправимся и наведем порядок? – подхватила Марго. – Ты мужчина, ты и иди.

– Послушай, – сказал Ларри, – не ты ли вернулась из Лондона вся в эманациях ‹Эманация – здесь: психофизические излучения тела, напри мер, медиума на спиритическом сеансе› и с разговорами о Бесконечном?

Не удивлюсь, если какое-нибудь дьявольское создание из тех, что ты вызвала на одном из своих сеансов, притащилось за тобой сюда. А следовательно, это кто-то из твоих любимчиков! Вот иди и разбирайся с ним.

Слова «это кто-то из твоих любимчиков» проникли мне в душу. Неужели это Лампадуза? У сипух, как и у любых других сов, крылья мягкие, как пушинки одуванчика. Неужели это она грохочет, будто ядро на цепи?

Я вошел в комнату и полюбопытствовал, о чем это они тут говорят.

– Это всего-навсего привидение, милый, – утешала меня мама. – Ларри обнаружил привидение.

– Оно там, на чердаке, – взволнованно сказала Марго. – Ларри думает, что оно прилетело за мною из Англии. А вдруг это Меуэйк?

– Мы не станем больше к этому возвращаться, – твердо сказала мама.

– Как зовут твоего дружка с того света, меня совершенно не волнует, – сказал Ларри. – Я требую, чтобы его убрали.

Я сказал, что такое вряд ли возможно, но это может быть Лампадуза.

– А что это? – полюбопытствовала мама.

Я объяснил, что это сова, которую мне подарила графиня.

– Я должен был догадаться, – сказал Ларри. – Я должен был догадаться. И как это я раньше не сообразил? Не понимаю.

– Ну успокойся, успокойся, милый, – сказала мама. – Это всего-навсего сова.

– Всего-навсего сова! – воскликнул Ларри. – Она шумит, как будто через чердак ломится целый танковый корпус. Скажи ему, пусть уберет оттуда сову.

Я сказал, что не понимаю, как это Лампадуза может так шуметь, поскольку совы вообще тишайшие создания… Я сказал, что они плывут в ночи на своих бесшумных крыльях словно хлопья пепла…

– Что-то не похоже, чтобы у этой были бесшумные крылья, – сказал Ларри. – Она гремит, как целый совиный джаз-оркестр. Пойди и убери ее вон!

Я тут же схватил лампу и бросился на чердак. Я открыл дверь и сразу понял, в чем дело. Расправившись с мышью, Лампадуза обнаружила, что на блюдце еще остался большой кусок мяса, который за длинный жаркий день успел засохнуть и намертво приклеиться к поверхности блюдца. Сообразив, что эта легкая закуска будет полезна для подкрепления души и тела и даст возможность дотянуть до зари, Лампадуза пронзила кусок своим кривым острым, цвета янтаря клювом и попыталась отодрать его от блюдца. Не тут-то было! Мясо ни за что не поддавалось. Хуже того, не поддавался и сам клюв! Сова, хлопая крыльями, принялась колотить и греметь блюдцем об пол, стремясь освободиться, но безуспешно.