Рвавшийся к государственному рулю новый класс, главным образом в лице крупной буржуазии, понять было можно. Россия управлялась, по меткому выражению императора Николая I Павловича (1796–1855), «сорока тысячью столоначальников», т. е. профессиональной бюрократией. Для того чтобы добиться положения в государственном аппарате, стать директором департамента, сенатором или министром, нужно было пройти длинную лестницу служебной карьеры, и никакие миллионы не могли играть решающей роли. Российская буржуазия считала себя обиженной таким положением. Она стремилась исполнять в России такую же доминирующую роль, которую имела крупная буржуазия в Европе. Таким образом, приближалось время открытой схватки с царем за перестройку российской государственности по меркам их личных, сословных интересов. Военная обстановка этому могла благоприятствовать.

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович (1873–1952), входивший в личную охрану царской семьи, позднее в эмигрантских воспоминаниях делился впечатлениями о событиях начала Великой войны:

«Взрывом патриотизма ответила Россия на объявление войны. Речь Государя в Зимнем дворце как искра пронеслась по России и всколыхнула всех. Петербург кипел. В Петергофе было как-то особенно торжественно и спокойно. Мой начальник, вернувшись из Зимнего дворца, затребовал сведения о составе императорских поездов. Государь думал лично стать во главе командования армией. Но Совет Министров отговорил Его Величество, и Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (21 июля). В столице, в военных кругах, это назначение приняли как должное. Петербург еще более забурлил. Объявление войны Францией вызвало манифестации перед французским посольством. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с царскими портретами и флагами и пели “Спаси, Господи, люди Твоя”. Кричали бесконечное ура.

22 июля в газетах появились сведения, что немцы задержали на границе поезд с императрицей Марией Федоровной и Ее Величеству пришлось вернуться в Данию. Негодование было общее.

Появилось известие о том, что великий князь Константин Константинович должен был пешком перейти границу. Все бранили немцев. К вечеру я был послан в Петербург за всевозможными справками. Погода дивная, летняя. Невский полон народу. Было уже темно, когда я вошел в один из ресторанов и едва успел сесть, как кто-то вбежал с криком – громят немецкое посольство. Я поспешил туда. По Морской бежал народ, скакали извозчики, неслись автомобили. Громадная толпа с царским портретом шла к посольству. Слышались ругательства, угрозы в адрес Германии, императора Вильгельма.

Страшное зрелище увидел я, подъехав к площади, где на углу Морской возвышалось суровое здание немецкого посольства. Толпы народа вперемешку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Эскадрон конных жандармов удалял публику с тротуара посольства. Напротив здания, к стороне Исакия, горел громадный костер. Там копошились пожарные.

– Это жгут вильгельмовские портреты, – сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал.

Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна различные предметы. Скоро появился свет на втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появлялись на всех этажах. Особенно суетилась какая-то барышня в шляпке. Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и как снег посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды, кресла… Все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала ура. А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи.

Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их стянули с крыши, под восторженное ура, стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Рядом на тротуаре стоял городовой. Кругом меня все галдело. Галдела интеллигенция. А из окон посольства все летели, летели разные предметы. Раздававшиеся при этом треск и грохот вызывали ура. Чем сильнее был треск, тем громче было ура и улюлюканье. Полиция только просила не ходить на тротуар перед посольством. Эскадрон стоял наготове. На площади был сам министр внутренних дел Маклаков, был и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский.

Вдруг пронеслось, что на чердаке громилы нашли труп убитого человека. То был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. Со стороны эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался. Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, и все с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать своему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила погрома. Я доложил обо всем генералу Воейкову. Он просил меня остаться в городе до утра. Утром, по дороге на вокзал, я заехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияло разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади: их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Все ходят посмотреть на Мойку, на сброшенные статуи»[132].

С началом Великой войны император Николай II, судя по дневниковым записям, беспокоился за благополучие близких родных, которые не успели вернуться в Россию:

«22-го июля [1914 г.]. Вторник. Вчера Мама приехала в Копенгаген из Англии через Берлин. С 9½ до часа непрерывно принимал. Первым приехал Алек (имеется в виду принц Александр Петрович Ольденбургский. – В.Х.), кот. с большими возвратился из Гамбурга затруднениями и едва доехал до границы. Германия объявила войну Франции и направляет главный натиск на нее. У меня были доклады: Горемыкина, Сухомлинова и Сазонова. Кирилл был дежурным.

23-го июля. Среда. Утром узнал добрую весть: Англия объявила войну Германии за то, что последняя напала на Францию и самым бесцеремонным образом нарушила нейтралитет Люксембурга и Бельгии. Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться. Принимал все утро и после завтрака до 4 час. Последним у меня был франц. посол Палеолог, приехавший официально объявить о разрыве между Францией и Германией. …

24-го июля. Четверг. Сегодня Австрия, наконец, объявила нам войну. Теперь положение совершенно определилось. С 11½ на Ферме у меня происходило заседание Совета министров. Аликс утром ходила в город и вернулась с Викторией и Эллой. Кроме них завтракали: Костя и Мавра (имеются в виду великий князь Константин Константинович (К.Р.) и его супруга великая княгиня Елизавета Маврикиевна. – В.Х.), только что вернувшиеся из Германии и тоже, как Алек, с трудом проехавшие через границу»[133].

Великий князь Константин Константинович (1858–1915) оставил описание встречи с Царской четой, которая состоялась 24 июля: