— Очень болит?

— Нет, — ответила Оливия. — Я просто подвернула щиколотку. Но Бейли вообразила, что она опухает, и заставила меня опустить ногу в теплую воду. Я должна делать, как она говорит, иначе она от меня уйдет, а если она меня оставит, ты же знаешь, я пропаду.

— Она тебя не оставит, — возразил Лайл. — И я тоже, до тех пор пока это дурацкое дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь должна мириться с последствиями. Нравится или не нравится, а придется мириться, Оливия. Ты сама на себя это накликала.

Лайл сказал себе, что настал самый удобный момент для прощания. Уйти сейчас — самый разумный поступок. Его более или менее простили, и ему больше не хочется умирать.

…Но ее нога…

Бейли считает, что она опухает.

Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. От Дафны Карсингтон он узнал, как лечить распространенные болезни и раны прислуги и матросов.

Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла ее вывихнуть или сломать одну из множества мелких косточек.

Лайл опустился на колени перед тазом. Он решил не замечать нижнего белья, озаренных огнем локонов и всего прочего женского антуража, сосредоточив все внимание на правой ноге Оливии, словно она существовала отдельно.

— Мне она не кажется опухшей, — заявил он. — Но трудно сказать наверняка, пока нога под водой.

Он осторожно вынул ногу из таза и услышал, как судорожно вздохнула Оливия.

Лайл не мог понять, что дрожит: то ли его рука, то ли ее нога.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

Лайл осторожно повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая грациозная стопа, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа оказалась такой гладкой под его рукой.

— Думаю, ты достаточно налюбовался на нее, — проговорила Оливия сдавленным голосом. — Мне холодно.

Да. Довольно долго. Слишком долго.

— В любом случае ножную ванну пора заканчивать, — быстро согласился Лайл. Он услышал, как дрожит его собственный голос, и надеялся, что Оливия этого не уловила. — Уже кожа сморщилась. — Он взял полотенце, лежавшее возле таза, разостлал его у себя на бедре, поставил туда ее ногу и начал мягко растирать ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И назад к щиколотке. Потом двинулся выше, до колена. И опять вниз.

Оливия сидела совершенно неподвижно.

Лайл опустил поврежденную ногу на другое полотенце и проделал то же самое с ее левой ногой.

Лайл соблюдал осторожность, используя полотенце в качестве барьера между своими пальцами и кожей ноги. Но его волновал изящный контур ее ноги: тонкие косточки, изящный ряд пальчиков.

— Если ты бросаешься мне в ноги, — неуверенно произнесла Оливия, — то это, должно быть, просьба о прощении.

— Да, возможно, — ответил Лайл.

Это была та самая нога, которой она скользнула по его ноге прошлой ночью.

Он поднял ее ногу, как будто хотел поставить на полотенце, как сделал с правой ногой Оливии. Но замешкался. Всего на мгновение, которое показалось вечностью. По его телу прокатилась жаркая волна желания.

Лайл наклонился и поцеловал подъем стопы.

Он услышал резкий вдох Оливии и сам уже едва мог дышать от участившегося стука сердца, рвущегося из груди.

Лайл осторожно опустил ногу Оливии на полотенце.

Спокойно встал.

Неправильно. Неправильно. Все неправильно. Несправедливо по отношению к нему, к ней, ко всему остальному. Но это произошло, и он сумел остановиться, а его сюртук скрыл то, что с ним сделала Оливия. Или он сам.

— А может, я свожу с тобой счеты, — проговорил Лайл.

Он со спокойным видом неторопливым шагом вышел из комнаты, словно ничего не произошло, хотя внутри у него бушевал самум.

Как только за Лайлом закрылась дверь, открылась дверь соседней комнаты и вошла Бейли.

— Мисс, простите, — начала она, — я думала, что не должна…

— Не обращай внимания, — подняв руку, остановила ее Оливия. Она едва узнала собственный голос. Задыхающийся. Поскольку сердце до сих пор колотилось в груди, словно готовясь выпрыгнуть. — Он… — Она замолчала.

Какого дьявола он себе вообразил? Они же договорились, что эпизод в Стамфорде был ужасной ошибкой. Но они перешли черту… Он же мужчина, а когда мужчине засядет в голову идея — о, что за чушь! — он всегда думает об этом. Но он обязан держаться от нее на расстоянии.

Он не должен соблазнять ее, идиот!

Задумывалось ли это как извинение или как месть, но он пошел на губительный риск. Рискнул ее будущим! Своим будущим!

— Таковы мужчины, — сказала Оливия.

— Да, мисс, — откликнулась Бейли.

— Думаю, это была моя вина.

— Не знаю, мисс.

— Я рассердилась, ты же знаешь.

— Да, мисс.

— Из-за тех слов, что он говорил.

Оливия чувствовала, что ей до сих пор больно вспоминать об этом.

— Когда он вошел, мне следовало прикрыть ноги. Или по крайней мере опустить юбки.

— Да, мисс. Это должна была сделать я, но я вас бросила.

— Не твоя вина, Бейли. Я — Делюси. И не важно, кем еще я являюсь. Делюси всегда берут верх. Он ранил мои чувства, и мне пришлось отомстить, ответив провокацией.

Разве можно было поступить глупее? Разве не я преследовала его на балу у бабушки? Разве не был отчетливо виден незримый знак над его головой? «Опасность. Не играй с огнем». Любая из Делюси увидела бы это. Беда в том, что любая Делюси все равно поступила бы так же.

— Да, мисс.

— Так тяжело устоять перед риском.

— Да, мисс.

— Но он слишком опасен.

Его такие умелые руки и их прикосновение, невыносимо интимное. Такое терпеливое и методичное. Если он задумает соблазнить женщину, то будет действовать именно так. Не спеша. Целенаправленно. Так, как он целовал ее прошлой ночью, сосредоточив на ней все свое внимание. Никакой пощады.

Если бы другой мужчина так прикоснулся к ней, так целовал ее, все ее моральные принципы рассыпались бы в прах и она с радостью сдалась бы.

— И так плохо, и этак, — проговорила Оливия. — Если ты замужем, то можешь заводить романы. Но замужество — очень рискованная авантюра для женщины. Поставишь не на ту карту, выйдешь не за того мужчину — и проведешь остаток жизни где-нибудь в аду, где-то жарче, где-то холоднее, но все равно в аду.

— Так и есть, мисс, — сказала Бейли, которая была невысокого мнения о мужчинах. Наблюдение за тем, как мужчины ведут себя рядом с Оливией, разрушит иллюзии любой молодой женщины. — В то же время ее сиятельство, ваша матушка…