Конечно, трудно смириться с мыслью, что цари Крита были настолько слабы и ничтожны, что даже их придворные художники совершенно ими не интересовались и не пожелали запечатлеть для потомства их облик. К тому же то, что изображения царей в минойском искусстве отсутствуют, можно истолковать и так: особа царя почиталась настолько священной, что простые смертные были лишены возможности ее лицезрения даже в виде картин или статуй. Эта последняя догадка позволяет понять, почему фигура царя не находит места в произведениях фресковой живописи, украшавших дворцовые залы или парадные покои домов богатых горожан и открытых для публичного обозрения. Может быть, такие изображения встречаются на вещах, которые использовал сам царь или близкие ему люди?

Одним из таких предметов может считаться стеатитовый сосуд из «царской виллы» в Айя Триаде, известный в науке под условным обозначением «кубок принца» или – в другом варианте – «кубок вождя». Стенки сосуда украшает рельефная композиция, состоящая из двух сюжетно связанных между собой сцен. Их общий смысл разными авторами объясняется по-разному. Артур Эванс был убежден, что мужская фигура с длинными волосами и жезлом или, может быть, копьем в повелительно вытянутой вперед руке изображает «юного минойского принца», который, стоя перед воротами своей резиденции, отдает распоряжения «офицеру своей гвардии». Почтительно вытянувшийся перед своим повелителем «офицер» держит в одной руке меч, а в другой загадочный предмет, который Эванс квалифицировал как «очистительное кропило». В его понимании меч и кропило были на Крите двумя главными атрибутами и символами верховной власти царя-жреца, одновременно светской и духовной. Эту мысль Эванс удачно подкрепил ссылкой на одну из своих находок – цилиндрическую печать из Кносса. На ней изображена женщина, по всей видимости богиня. В одной руке она держит типично минойский меч в виде рапиры, а в другой – тот же самый предмет, что и в левой руке «офицера» на кубке из Айя Триады, т. е. «кропило». Странное только на первый взгляд присвоение богиней царских регалий, по мысли Эванса, становится вполне объяснимым, если предположить, что она почиталась на Крите как небесная или, может быть, подземная покровительница царя-жреца, а он – как ее представитель на земле.

К сожалению, замечательный английский археолог не счел нужным расставить все точки над «i» и смысл сцены, представленной на сосуде из Айя Триады, остался нераскрытым. Не объяснил он и второй части рельефной композиции, находящейся на другой стороне сосуда и изображающей трех мужчин, облаченных в странные широкие одеяния вроде кавказских бурок. Эванс предположил в свойственной ему экстравагантной манере, что одеяния эти представляют собой не что иное, как шкуры африканских слонов, доставленные юными охотниками на Крит и, видимо, преподнесенные в дар царю.

Есть и другие объяснения сюжетов рельефов кубка из Айя Триады: по мнению некоторых исследователей, они изображают кульминационный момент торжественного жертвоприношения во дворце. Слуги преподносят царю только что содранные шкуры жертвенных быков, причитающиеся ему как персоне, то ли воплощающей в себе божество, то ли являющейся его главным представителем на земле. Бык почитался на Крите как священное животное, может быть, как воплощение одного из главных божеств минойского пантеона, и поэтому его участие в изображенной на кубке сцене, хотя бы только в виде свежесодранной шкуры, наполняет всю композицию особым смыслом. Кроме того, определенным образом обработанные бычьи шкуры использовались для изготовления больших щитов в виде восьмерки. Щиты эти ценились не только сами по себе как важнейшие элементы защитного вооружения минойских воинов, но еще и как очень значимые для набожного критянина священные символы. В минойском искусстве они постоянно сочетаются с двойными топорами-лабрисами, так называемыми рогами посвящения и другими культовыми элементами. Учитывая все это, нетрудно догадаться, что царь в этой сцене выступает одновременно в двух главных своих ипостасях: верховного жреца, выполняющего ключевые роли в общегосударственных религиозных церемониях, и верховного главнокомандующего критской армии, осуществляющего высший надзор над экипировкой своих воинов.

Некоторые из трактовок изображений на кубке просто удивляют. Так, известный греческий археолог Спиридон Маринатос предположил, что изготовивший этот маленький пластический шедевр камнерез имел в виду всего-навсего детскую игру в войну. На эту мысль его натолкнули будто бы отрочески свежие лица изображенных на кубке персонажей. Еще одна интересная гипотеза: сцена, представленная на кубке из Айя Триады, в обеих своих частях изображает церемонию инициации или посвятительный обряд, совершаемый над мальчиками-подростками их предводителем-юношей или молодым мужчиной, старшим и по возрасту, и по статусу. Страбон в «Географии» рассказывает о воспитании подрастающего поколения у критских дорийцев, о жизни мальчиков в так называемых агелах, о курьезном обычае умыкания мальчиков их уже взрослыми возлюбленными. После продолжавшегося около двух месяцев сожительства где-нибудь в лесу за городом похититель должен был подарить похищенному воинское одеяние, чашу и быка. Обряд посвящения, таким образом, состоит в одаривании похищенного мальчика (так называемого офицера) его возлюбленным – молодым аристократом (так называемым принцем). В сцене на кубке такими дарами могут считаться меч и предмет, напоминавший Эвансу кропило, в руках у «офицера», а также шкуры трех, очевидно, уже принесенных в жертву быков, которые несут на своих плечах юноши, изображенные на том же сосуде, но с другой стороны.

На этом эпизоде Страбона построена и вторая версия, более правдоподобная: две фигуры, противостоящие друг другу в основной сцене, изображают, соответственно, юношу – предводителя агелы («офицера») и его непосредственного начальника («принца»), отдающего распоряжения относительно только что принятых в агелу неофитов (фигуры, закутанные в бычьи шкуры, в другой части той же композиции).

Однако искусству минойского Крита изображение бытовых сцен вообще неизвестно. Сюжеты большинства произведений минойского искусства относятся, скорее, к разряду священных или мифологических. В центре внимания художника, как правило, находятся события общегосударственного масштаба, иногда происходящие на земле, иногда в мире богов, но не эпизоды из чьей-то частной жизни. Тем более, «кубок принца» был найден на территории так называемой царской виллы в Айя Триаде, то есть в здании официального характера, как и дворцы Феста или Кносса. Само место находки дает основание предполагать, что мастер, изготовивший кубок, имел в виду нечто более значительное, чем прием новых подростков в компанию «скаутов» или же куртуазную сцену из жизни молодых аристократов.

Это допущение подтверждают два важных момента. Во-первых, это характерная поза «принца» и, во-вторых, предметы, которые держит в обеих руках стоящий перед ним «офицер». «Принц» стоит в очень характерной позе: повелительно вытянутая вперед правая рука с жезлом или копьем, согнутая в локте левая рука, фронтально развернутое туловище при показанных в профиль голове и ногах, длинные ниспадающие на спину волосы. Эта поза точно соответствует канону изображения божества или же человека, приравненного к божеству. Предметы в руке «офицера» не могут быть не чем иным, кроме как атрибутами царской власти. Странный предмет в левой руке «офицера», принятый Артуром Эвансом за «очистительное кропило», в действительности может быть истолкован и по-другому: либо как бич, либо как крюкообразный жезл. Оба эти символа власти присутствуют на портретных изображениях египетских фараонов, начиная уже с эпохи Древнего царства. Странно, что Артур Эванс, всегда настойчиво искавший и находивший в минойской культуре элементы египетского происхождения, не обратил внимания на это сходство. Ведь ссылка на него могла бы стать гораздо более весомым аргументом в поддержку его египетской гипотезы. Крюкообразный царский жезл (так называемый калмус) был известен также и у хеттов. Он фигурирует в описаниях различных религиозных обрядов в хеттских священных текстах. На хеттских барельефах царь почти всегда изображается с калмусом в руке. Известно, что минойский Крит имел достаточно тесные, хорошо налаженные контакты как с Египтом, так и с царством хеттов, и, следовательно, минойцы могли заимствовать свою религиозную и государственную символику как в той, так и в другой стране. Египетский вариант в данном случае кажется более предпочтительным, так как загадочный предмет в левой руке «офицера», пожалуй, больше напоминает эластичный кожаный бич, чем твердый деревянный или металлический жезл. На уже упоминавшейся цилиндрической печати из Кносса с изображением богини, вооруженной мечом и, по всей видимости, тем же самым «кропилом», его сходство с бичом не вызывает никаких сомнений.