— Привет, Джон. С добрым утром. Я не знала, что ты встал.

Они посмотрели друг на друга, и Джону показалось, что Дороти вот-вот расплачется.

— Ты как?

— В порядке. Ну, не совсем, если честно. Жуткий перепой. Голова разламывается. Ничего не помню из прошлой ночи. По крайней мере с тех пор, как ушли из ресторана. Никогда так не напивалась. — В ее глазах стояла мольба. — Я не очень буянила?

— Да нет.

— Правда? И не делала ничего глупого или неловкого?

— Нет. Выпила много водки.

— И за это расплачиваюсь. Так ты считаешь, я не выглядела полной дурой?

— Конечно, нет. Да и какое это имеет значение — здесь были только я и Петра. — Джон хотел приободрить и не разбить иллюзию. Он покосился на простыни.

— Ах, это… Должно быть, что-то расплескала на кровать или обмочилась. Со мной не случалось такого с шести лет. Петра проснулась?

— Наверное.

— Тогда отнесу ей чашку чая. Она на меня не злится?

— Злится на тебя? — Джон почувствовал себя потрясенным. Захотелось спросить: «А ты на нее не в ярости? Неужели сможешь разговаривать? Лучше бы пошла и вылила на нее весь чайник». — Нет. С какой стати? Праздновали твой день рождения. Все напились до поросячьего визга. Вот и все.

— Вот и ладно. Скажи миссис Пи, что я немного задержусь. — Дороти взяла кружки и чайник и понюхала молоко.

В ней чувствовалось спокойствие и отрешенность, как у приговоренных, когда позади остались исступление и слезы и наступило умиротворение, каким бы способом его ни удалось достигнуть. Тогда они окончательно и бесповоротно понимают, что избавления не будет, в последний момент не появится кавалерия и нечего ждать счастливого волшебного конца.

Джон никогда особенно не любил Дороти, но и не испытывал к ней неприязни. Она была частью багажа, который сопровождает подружек — наряду с ужасной любимой песней, заветной игрушкой, нелепой косметичкой, бывшим приятелем, у которого член больше, чем у тебя, и лучшей подругой. Но теперь, наблюдая, как Дороти размешивала сахар — именно так, как нравилось Петре, Джон ощутил, что его захлестнула волна нежности и даже непонятной боли. Нечто между жалостью и уважением.

— Тогда пока.

— Пока, — ответила она, но не обернулась.

В магазин набилось раздражающе много людей, и Джон пытался прятаться по углам. Покупатели на него ворчали, а миссис Пи изливала бесконечный поток вопросов.

И это, и все вокруг, и жизнь в делом казались едва терпимыми. Джон размышлял: неужели все таким и останется? Просто терпимым? Быть может, в этом-то и заключалась по-настоящему нетерпимая вещь: он будет падать все ниже и ниже, но никогда не достигнет дна.

— Как вечерок? — Клив шлепнул рядом на прилавок упаковку книг. Чтобы не работать, он целый день перетаскивал с места на место одну и ту же пачку. До него, кажется, не доходило, что нет никакой разницы, какую упаковку таскать — ту, что таскать надо, или ту, что не надо. Вот что делает с человеком служба в книжном магазине. — Согласись, гнусновато. Двадцать пять фунтов! Целых двадцать пять фунтов! Петра обещала, что обойдемся пятнадцатью. Это меня чертовски подрезало. Дороти еще не явилась. Вчера она сильно утомляла. Возбудилась, а этот хмырь не пришел. Такие не приходят. И выглядела она ужасно. Эта прическа — как у принцессы Киевской, когда она встречает Генриха V. В весе тоже прибавила. Видел ее задницу?

— Я считаю, что она выглядела нормально.

— Не считаешь. Сам сказал: она выглядела как мисс Гонкланд.

— Что ж, ты и сам был бы на месте в отделе мягкой игрушки.

— Нет… Хорошо, допускаю. И даже не утверждаю, что не подарил бы ей одну, если бы она попросила, но носки больше срывать с себя не собираюсь.

— Мы должны беречь Дороти. Ей сейчас трудно.

— А кому легко? Ты что, можешь похвастаться, что питаешься молоком людской доброты? Если хочешь быть для кого-нибудь хорошим, будь хорошим для меня. Я страшный рыжий шотландец. У Дороти есть по крайней мере передок. Она может улечься и удовлетвориться, когда захочет. Они такие. И не важно, что толстые и с идиотской прической. Хотел бы я тоже иметь такой передок.

— И плавники.

— Забавно, что ты их вспомнил. Мне так нужна твоя помощь в сцене, когда подруга принцессы Лагуна… Помнишь, такая блондинка с большими титьками.

— У тебя все блондинки и все с большими титьками.

— У этой самые большие. Она что-то вроде подводной Памелы Андерсон. Я подумал было свести ее с дельфинами. Только прикинь: групповуха на скорости в пятьдесят узлов. Прыжки из прибойной волны и соитие с лохматиком на пляжном мотоцикле при помощи длинного гибкого члена из ПВХ.

— Я слышал, будто есть свидетельства того, что дельфинов в самом деле привлекают ныряльщики: они принимают пловцов в прорезиненных костюмах за потенциальных самок. Писали об одном таком особенно ражем из Фалмута, который подныривал под людей и старался бросить им палку. У всех животных, обитающих в тренировочных центрах, появляется соревновательный дух и особенная сексуальность. И вот еще что: в поведении калифорнийских матрон, которые платят бешеные деньги, чтобы поплавать с дельфинами в бассейне и родить там ребенка, явно ощущается эротический подтекст.

Клив вдруг толкнул приятеля в грудь.

— Ей-ей, правда, — продолжал Джон. — Конечно, если воспринимать предмет в символическом плане — тогда все обретает логический смысл. Дельфины, как ты сам пишешь, явно сексуальны. Вода и волны всегда служили метафорой женской эротичности. То же самое касается черного, напоминающего пенис предмета, который режет прибой в брызгах белой, словно сперма, пены.

Клив снова его подтолкнул и прошептал:

— Сзади!

— Что сзади? Вожделеющий меня Флиппер? С этим, кстати, проблема: члены у дельфинов гораздо массивнее, чем у людей, и в них заключены косточки.

Клив смотрел поверх плеча Джона, и его рот изумленно кривился.

— Если женщина в самом деле попытается совокупиться с дельфином, ей грозят ощутимые внутренние повреждения. Не исключено, что фатальные. Но у тебя не женщины, а русалки. Поэтому все как-нибудь устроится.

— Мать твою… обернись…

Джон обернулся. Там стояла она. Посередине магазина, в самом эпицентре тайного обожания. Ли — красивая, потрясающая, непредсказуемая, переменчивая и очень притягательная. Даже в темных очках и с собранными на затылке волосами она казалась незабываемой и узнаваемой. Жизненно важные органы Джона метафорически, аллегорически, символически и фрейдистски превратились в дельфиньи. На секунду его охватил ужас: ему почудилось, что он — это не он. Но он, естественно, ошибался. Ли перехватила его взгляд, подошла и встала совсем рядом. Вот так проявляется близость людей, которым уже приходилось вторгаться в жизненное пространство друг друга.