Устремив на Юлиуса испытующий взгляд, Самуил заговорил снова, на сей раз, видимо, приближаясь к истинной сути затеянной им беседы:

— Послушай, Юлиус. Ты ведь плохо знаешь Париж и вообще Францию, ты здесь всего несколько дней. А я здесь провел пятнадцать лет и мог во многом разобраться, со многими познакомиться. У тебя наверняка есть служба сыска, которая обходится довольно дорого. Но это же глупо! Чтобы по-настоящему обеспечить сыск, надо взять его в собственные руки. Знаешь ли ты, что сыск — это такая хитрая штука, для которой нужен чуть ли не один-единственный человек при условии, что он поистине одарен? В наше время твое правительство, как и все правительства мира, более всего напугано тем, что здесь именуют либерализмом, не правда ли? И твоя миссия, очевидно, заключается в том, чтобы выслеживать этого злобного зверя. Э, будь покоен: либерализм мне хорошо знаком, он менее опасен, чем думаете вы все, люди власти. И если в его недрах и таится известная угроза, выпустить ее наружу способны совсем не те господа, что слывут его предводителями и глашатаями.

Наступило молчание. Самуил смотрел на Юлиуса, ожидая, чтобы тот начал задавать вопросы, Юлиус — на Самуила, ожидая, чтобы тот объяснился.

Но Самуил упорно молчал, и Юлиус заговорил первым:

— Ты согласишься снабжать меня сведениями об этих людях?

— Меня не оскорбляет подобное предположение, — смеясь отозвался Самуил. — Я никогда не был щепетилен в поступках, тем меньше у меня оснований пугаться слов. Риск может все облагородить. Шпион, трусливо шныряющий вокруг чужой тайны, всего лишь подлый доносчик. Но солдат, с риском для жизни проникающий во вражеский лагерь, это неустрашимый герой, который идет в одиночку против целой армии. Если ты согласишься принять меня на службу, я не стану докладывать тебе о тех странных землекопах, что роют свои тайные ходы под землей, на которой живем мы, и подрывают основы нынешней монархии. Нет, я введу тебя в само их логово, в сердце заговора. Мы спустимся туда вместе, вместе подставим грудь под удары их кинжалов.

— Как же ты это сделаешь?

— В свое время я вступил в братство французских карбонариев. Я попал туда по убеждению и остался там из равнодушия. Когда бы ты пожелал присутствовать на заседании одной из наших вент… хотя тут есть известный риск…

— Но меня-то никто туда не принимал.

— Я сделаю так, что примут! Ах, мне это по душе! Мы оба поставим головы на кон. Как видишь, тут речь не о презренном и подлом вынюхивании.

Снова воцарилось молчание.

— Так ты хочешь или нет? — первым не выдержал Самуил.

Теперь пришла очередь Юлиуса не спешить с ответом. Он погрузился в раздумье.

Вдруг, как будто преодолев усилием воли какое-то мучительное колебание, он сказал голосом, в котором слышалось волнение:

— Что ж, Самуил, ты предлагаешь мне использовать твой редкий ум и огромные знания, твою дерзость и предприимчивость. Это действительно драгоценные качества, и они могут мне пригодиться. Я могу, не обременяя тебя до поры официальной должностью, поручить тебе кое-какие связи и дела такого рода, благодаря которым в Берлине скоро оценят твои способности и в более или менее скором времени пожелают вознаградить тебя за твои заслуги почестями и высоким положением. Все это я могу. Я также могу, поскольку мало дорожу жизнью, последовать за тобой, отчасти из любопытства, отчасти во имя долга, в эти ваши логовища французских карбонариев…

— Отлично! — прервал его собеседник.

— Позволь мне закончить. Ты сам должен понимать, Самуил, что, сколь бы опасны ни были поползновения французских вольнодумцев, нас они могут интересовать лишь косвенно, главным же образом нам важно выяснить их связи с заговором либералов Германии.

Он оборвал речь и вопросительно глянул на Самуила.

— Продолжай, — обронил Самуил бесстрастно.

— Я думаю и даже уверен, — вновь заговорил Юлиус, — что движение карбонариев распространило свои тайные ответвления по всей Европе. Самуил, ты когда-то, как и я сам, был членом Союза Добродетели. Когда после возвращения из моих долгих путешествий отец устроил меня на официальную должность при венском дворе, я, разумеется, порвал со всем тем, что со временем стало для меня лишь безумствами юности. Но ты, принадлежащий к сообществу карбонариев, ты, успевший занять высокое положение в Тугендбунде, наконец, ты, который всегда оставался независимым, ты ведь, наверное, сохранил какие-то связи с нашими прежними… сообщниками?

— И что дальше? — холодно осведомился Самуил.

— Дальше? — с трудом повторил Юлиус, словно в каком-то смятении. — А дальше то, что ты должен отдавать себе отчет в двух вещах. Во-первых, любые связи с заговорщиками несовместимы с тем положением, какого ты добиваешься. Во-вторых, сведения о нынешнем состоянии немецкого Тугендбунда для тех, кто распределяет официальные должности, не в пример важнее самых отчаянных выходок в стане французских карбонариев.

Последнюю фразу Юлиус произнес как бы через силу, и смущение, чуть ли не страх слышались в его голосе.

Но Самуил и глазом не моргнул.

— Мой любезный Юлиус, — отвечал он спокойно и просто, — по-моему, я уже говорил, когда мы затронули в нескольких словах эту тему, что, покинув Германию семнадцать лет тому назад, я оставил и Тугендбунд, о котором с тех пор ничего не слышал. Я сказал тебе правду. Таким образом, мне не грозят ни опасность разоблачения, ни соблазн предательства. Не проси у меня ничего, кроме того, что я тебе предлагаю. Я могу показать тебе все, что касается французских заговорщиков, но о заговорщиках Германии мне нечего сказать.

— В добрый час! — вскричал Юлиус радостно, словно у него гора свалилась с плеч. — Если между тобой и Тугендбундом не осталось ничего общего, стало быть, ничто не мешает нам продолжать путь вместе. Поскольку у нас нет никаких подходов к Тугендбунду, подумаем о карбонариях. Ты прав, я был бы в восторге от знакомства с твоими французскими либералами.

— Двух или трех из них ты уже знаешь, — сказал Самуил.

— Кто же это?

— Те самые, с кем ты ужинал у лорда Драммонда.

— О! Но эти, по-моему, плетут заговоры на глазах у целого света.

— Возможно.

— Ба! — почти весело заметил Юлиус. — Что ж, вперед, веди меня! Я охотно отправлюсь к ним, отринув щепетильность, ибо, как ты и сам признаешь, я при этом буду рисковать головой, в то время как они не рискуют ни единым волосом. Ведь ты не можешь предположить, что прусский посол поведет себя как доносчик.

— Как и тот, кто будет его сопровождать, это и без слов понятно, — откликнулся Самуил. — Итак, все решено, ты согласен?

— Без малейших колебаний.

— А ты вполне понимаешь, что, будучи узнан, сможешь надеяться на пощаду не больше, чем если бы оказался в логове льва?

— Для меня такое предприятие может оправдать только опасность.