Сент-Джон жестом попросил официанта принести еще джина, а я вспомнил Бреннера, который при нашей последней встрече говорил приблизительно то же самое.

– Перон считал, что было бы чертовски здорово переселить дюжину-другую немцев в Аргентину, а мне он отводил при этом роль проводника. Я был тогда молод, энергичен, стремился к наживе. – На губах у него появилась лукавая и вместе с тем чистосердечная улыбка.

– Ну а Котман? – спросил я. – Какова роль Альфреда Котмана во всем этом?

– Альфред Котман был одним из первых и самых богатых. В тысяча девятьсот сорок третьем году он распустил слух в определенных кругах о своем намерении выехать из Германии. В общем-то я не удивлюсь, если окажется, что он был «разведчиком», получившим задание выяснить, хорошо ли и четко ли работает механизм переброски и где всего радушнее примут таких, как он. – Снова мелькнула короткая улыбка, опять в уголках глаз собралась сеточка морщин. Он как бы говорил: мы с вами, мол, люди светские, искушенные, понимаем, что к чему. – И естественно, во что им это обойдется. С самого начала Аргентина представлялась наиболее подходящей страной из-за популярности нацистов среди широких масс населения в тридцатые годы и потому, что армия сохраняла свою приверженность фашизму вплоть до пятидесятых. Перон согласился пойти на сделку, и я начал вести переговоры, поскольку, надо заметить, пользовался его доверием. В итоге Котман был доставлен в Буэнос-Айрес. Дело сочли стоящим, и это положило начало успешному развитию маленького предприятия по переселению немцев. Впрочем, – он неодобрительно усмехнулся, – как я говорил вашему брату, мистер Купер, все это – древняя история. Забава молодых людей в далеком прошлом. – Он смочил губы лимонным соком.

– Выходит, Котман не увлекался политикой? – спросил я.

– Такие люди, как правило, стоят вне политики. Скорее, они нужны политикам, а не наоборот, поэтому им нет необходимости заниматься ею. Гитлеры приходят и уходят, а котманы остаются. Таков закон истории. Котманы используют гитлеров.

Шум машин, движущихся по авениде, казалось, доносился до нас откуда-то издалека. На небо набежали облака, и солнце поблекло. Стало значительно прохладней, хотя влажность оставалась почти прежней. Официант принес бутерброды. Ветерок перебирал лепестки желтого цветка в петлице Сент-Джона.

– Мы никогда не говорили с Котманом о политике. Политика! – Он выпалил это слово с презрением. – Истеричная, насквозь фальшивая баланда. Бог и справедливость, не говоря уже о силе, всегда на стороне победителей, которые, как только кончается война, с места в карьер спешат вешать побежденных на каждом фонаре. Политика – мразь, пошлость, словоблудие, когда дело касается власти, мистер Купер. Сущая ерундистика. – Он изобразил на лице улыбку, но на этот раз она получилась холодной. – Перон пал жертвой подобных суждений еще до его изгнания, однако это было глупостью. Что-то он делал правильно, что-то неправильно, он был далеко не безгрешен, но вся эта мораль, по которой судили о нем, пустая и лживая. – Сент-Джон выпятил нижнюю губу и глубокомысленно посмотрел на меня.

– Конечно, я согласен, – заметил я. – Такое случается. Однако нормы морали определяют поведение людей…

Он нетерпеливо прервал меня жестом мясистой длани, покачал головой и коротко подытожил:

– Победители и побежденные, мистер Купер, и только. Ни во что другое я не верю. – Пальцы его сжались в кулак. – В конечном счете Перон, этот великий деятель, пострадал в результате, можно так сказать, народной революции. Страна раскололась почти пополам, но большинство пошло против него. Перевес был незначительным… однако этого оказалось достаточно. – Он возвел глаза к небу, и на этом наш обед закончился.

Мы стояли у бровки тротуара. Мартин Сент-Джон заключил мою руку в свою. На его белом костюме проступала россыпь прелестных свежих пятнышек от лимонного сока. Он ловко надел соломенную шляпу на свою массивную голову.

– До свидания, мистер Купер. Надеюсь, мне хоть чем-то удалось вам помочь. Ваш брат, надо заметить, не пришел на последнюю нашу встречу. С Котманом он повидался, но проститься со стариком Сент-Джоном так и не зашел. Между прочим, та газетная вырезка все еще у меня. Я договорюсь с Котманом о свидании и позвоню вам в отель. «Плаза», так ведь, если не ошибаюсь?

– Да, «Плаза», – ответил я. – Кстати, об этой вырезке… Мне хотелось бы взглянуть на нее.

– Конечно, что за вопрос… Мы ведь еще встретимся с вами, не так ли?

Я кивнул. Он сел в такси и уехал.

Надвигалась гроза. Загромыхало. Облака подернулись багрянцем. Чувствуя себя совсем утомленным, я решил поймать такси…

Проходя через вестибюль «Плазы», я купил местный «Геральд» и доставленную авиапочтой «Нью-Йорк таймс», а затем нырнул в ультрасовременный шикарный бар в американском стиле выпить чего-нибудь холодного.

На одной из внутренних полос «Геральда» я с некоторым удивлением обнаружил короткую заметку об осаде маленького городка в Миннесоте, переданную в газету по телетайпу. Заметка была небольшой, но основные факты приводились: совершены два убийства, взорваны здания суда и библиотеки, один из нападавших уничтожен. Ни моего имени, ни чьего-либо другого, за исключением Рихарда Ахо, который, вероятно, и сообщил обо всем газетчикам, не было. Надо полагать, сам факт осады явился сенсацией для всех и всюду.

Я внимательно просмотрел «Нью-Йорк таймс». Просто непостижимо, невероятно: непосредственно перед рубрикой культурной хроники я нашел статью под заголовком: «Смерть и разрушение в маленьком городке в Миннесоте». В ней сообщалось, что нападение ничем не мотивировано, произошло оно во время сильнейшего бурана, из-за которого городок оказался полностью изолированным от мира. Имя Сирила упоминалось, а также должным образом говорилось о связях нашего деда, впрочем, надо признаться, довольно объективно. Были названы Ахо и Питерсон. Последний находится сейчас в Вашингтоне, и взять у него интервью пока нет возможности, Ахо же, судя по всему, получил твердые указания Питерсона держать язык за зубами, и я представил себе, как разочарованные и злые репортеры толпами рыскают по городу.

Допив бокал, я поднялся к себе в номер, распахнул окна, разделся, погрузился в ванной в чуть теплую воду и попытался свести воедино все услышанное от Роки и Сент-Джона с тем, что мне было известно о Сириле и происшествиях в Куперс-Фолсе. Рока просто-напросто умело разыгрывал свои козыри, поэтому пережил несколько режимов и теперь мог спокойно проповедовать благоразумие любознательным молодым американцам. И тем не менее он вывел меня на Сент-Джона…

Сент-Джон, в свою очередь, с большой готовностью рассказал свою историю. А почему бы не рассказать? Ведь все это происходило давным-давно. Он говорил о нацизме так, словно его уже облекли в бронзу. И все же, как я ни крутил, это было единственным, что связывало воедино Сирила, его пребывание в Буэнос-Айресе и события, происшедшие в Куперс-Фолсе.

К реальности меня вернул телефонный звонок. Я выбрался из ванны и, шлепая мокрыми ногами, подошел к телефону. Мельком взглянул на часы: половина девятого. Звонил Сент-Джон. Откуда-то издалека доносились звуки квартета Бетховена.