«День». «Сегодня вся местность в районе Петровского моста на Малой Невке была окружена значительным нарядом полиции. В исходе девятого часа утра к месту прибыл прокурор судебной палаты Завадский, судебный следователь по особо важным делам Середа, петроградский градоначальник генерал-лейтенант Балк, начальник охранного отделения генерал-майор Глобачев, начальник сыскной полиции Кирпичников, управляющей речной полицией генерал-лейтенант Наумов и полицмейстер 4 отделения генерал-майор Галле. Искали тело убитого, о котором вчера было напечатано сообщение и часть одежды которого и следы крови были найдены на перилах и быке Петровского моста»…

«Новости дня». «По данным, добытым на месте, труп был обнаружен при следующих обстоятельствах. Один из старших городовых речной полиции, которому неоднократно приходилось на своей практике извлекать из воды утопленников, решил, что убитый далеко унесен течением быть не может. Обходя барки, стоявшие от моста в 30 саженях, он, пройдя затем к концу проруби, заметил, что под льдиной виднеется какая-то масса. Прорубив эту льдину, городовой извлек труп, сильно обезображенный. На трупе имеются две раны, одна в груди, другая на голове. Извлеченный труп был отнесен на берег. Труп был опознан. Присутствовавший тут же полицейский врач Петроградской части, осмотрев труп, обнаружил две огнестрельные раны. Лицо обезображено. Ноги крепко связаны веревкой, задняя часть воротника шубы оторвана»…

«Петроградская газета», 21 декабря. «Картина всего происшествия представляется в таком виде. Около 7 ч. вечера 16 декабря в один из домов на Гороховой улице заехал какой-то господин в автомобиле с брезентовой покрышкой и предъявил запечатанное письмо. Получив письмо, владелец квартиры заторопился и сообщил свои домашним, что уезжает спешно на вечер. Господин, явившийся за ним, все время ожидал в передней. Домашние слышали, как за перегородкой раздался вопрос: «Ты на чем? В автомобиле или на лошадях?» «Со мной автомобиль», — ответил неизвестный. Через несколько минут хозяин квартиры вышел на улицу. Дворники видели, как автомобиль направился по Гороховой улице к Мойке. Автомобиль этот прибыл к одному из особняков по набережной реки Мойки, где собралось много гостей. Около 4 часов ночи часть гостей разъехалась. Оставалось несколько человек. В 6-м часу утра в одной из комнат особняка раздался выстрел. Встревоженные гости направились туда, но у самых дверей их остановил один из находившихся в комнате, откуда последовал выстрел, и заявил им, что волноваться не из-за чего, что он убил бешеную собаку. Через некоторое время по черному входу вышло несколько лиц с какой-то большой ношей на руках. Ношу эту положили в автомобиль и куда-то увезли.

О том, чему предшествовал выстрел, рассказывают. Во время кутежа один из молодых людей произвел выстрел в одного из участников. Тот упал. Стрелявший пошел в комнаты, где были еще гости, сообщил о случившемся и просил унести куда-нибудь раненого. Однако последний поднялся и бросился к дверям. Вслед ему было произведено еще несколько выстрелов, по-видимому, смертельных. Затем тело было уложено в автомобиль и увезено по направлению к Неве»…

— Знают практически все, — Пуришкевич смотрит на часы. — Кроме имен доктора и Сережи.

Он сидит в задумчивости. За один день они стали известны всей России. На улицах собираются толпы людей, поздравляют друг друга, обнимаются. В офицерских собраниях пьют их здоровье, в церквах ставят свечи, служат благодарственные молебны, в фойе театров поют «Боже, царя храни!». Вернувшаяся из штаба Северного фронта великая княгиня Мария Павловна рассказала по телефону Диме, с каким восторгом встретили в войсках весть об убийстве сибирского проходимца.

— Дурацкая известность, — разливает по рюмкам мил-друг. — Заперты как в мышеловке. Поторопитесь, Владимир Митрофанович, не ровен час, нагрянут с ордером на арест.

— Да, да, вы правы, ухожу!

Пуришкевич взволнован, хочет что-то сказать, прижимает каждого по очереди к груди, бежит к дверям, Сухотин идет следом: по просьбе Дмитрия ему продлили срок на выздоровление в русско-английском лазарете.

Они в гостиной одни. Ранние сумерки за окном, потрескивают дрова в камине.

— Хлопнули Гришку, а! — усмехается он. — Даже не верится. Того гляди, повесят как декабристов. — Дворцовая рядом…

— Трусишь?

— Не мешало бы, в общем, пожить. Дочка растет. Я, пожалуй, у тебя останусь, не возражаешь?

— О чем разговор. Откупорь еще бутылку.

Навещающие их родственники сообщают о новостях. Вернулся в Царское государь. Вечером того же дня в проруби канала обнаружили тело Распутина, идет вскрытие. Через служившего в канцелярии жандармского управления родного брата Диминого адъютанта им стали известны подробности погребения старца 21 декабря. Отпевал перевезенного в Чесменскую богадельню покойного епископ Исидор. По окончании заупокойной обедни в дубовый гроб положили привезенную накануне от императрицы икону Божьей Матери, повезли в фургоне в сопровождении приехавшей жены, дочерей, служившей в его доме инокини Акулины через Царскосельский парк на опушку леса, в место, купленное фрейлиной Вырубовой для постройки подворья.

Было серое, морозное утро. В начале десятого, проследовав на двух машинах мимо выстроившихся фотографов, приехал государь с супругой и дочерьми, встали у свежевырытой могилы. Царский духовник отец Александр отслужил литию. Императрица поделилась с детьми и приехавшими порознь Вырубовой и близкой своей подругой Лилией Ден белыми цветами из своего букета — их бросали в могилу с землей. Немедленно после этого царская чета отбыла в Царское…

— Может, зря мы с тобой, Фелюшка, старались? — спрашивает Дима. — Покойного, того гляди, в святые великомученики запишут. А нас с тобой анафеме предадут, как Льва Толстого.

— У меня похожее ощущение.

Родственники не перестают за них хлопотать. Результат их усилий — привезенный двадцать третьего декабря Максимовичем высочайший указ: великий князь Дмитрий Павлович немедленно покидает столицу и едет в Персию, на турецкий фронт, под начало генерала Баратова, граф Феликс Сумароков-Эльстон-младший — на постоянное пребывание в имении Ракитное, Грайворонского уезда Курской губернии.

Ссылка после пережитого показалась благом. После томительного пути в арестантском вагоне в сопровождении охранников — затерявшийся в лесостепи заснеженный полустанок, идущая рядом с замедляющим ход вагоном, смеющаяся в окно Ируша в белоснежной шубке и шапочке, машущие руками отец с матушкой. Упредили, выехали заблаговременно из Ай-Тодора, чтобы быть в тяжелую минуту вместе, поддержать. Жаль, оставили в Крыму на попечении няни малышку — так хотелось ее увидеть, прижать к груди, тютюшкать, щекотать хохочущую в розовую пяточку.

Они едут обнявшись следом за санями родителей по снежной равнине, без конца целуются.

— Как я за тебя волновалась, боже мой! — гладит она его теплой ладонью по щеке. — Не отпущу больше ни на шаг, слышишь!

Едва высадившись у крыльца усадьбы, они бегут мимо кланяющейся прислуги вверх по лестнице в свои покои, скидывают торопясь одежды, он помогает ей развязать шнуровку на корсете, тянет вниз ажурные панталончики, несет пылающую свою лапоньку к кровати: мир забыт! нет ни страшной ночи с поднимающимся с медвежьей шкуры окровавленным покойником, ни допросов, ни томительной неизвестности, ничего! Только родные ее счастливые глаза, нескончаемая, невозможная нега…