Который, может быть, заслуживает власти!

За окнами спортивного зала валил, крутил, метался густой снег. И если б кто-нибудь решил заглянуть в одно из этих окон, он увидел бы странную картину: мечущегося по залу молодого человека с накладным носом, с палкой в руках, с волосами дикого красного, не существующего в природе оттенка, и рыжую девочку, что бегала за ним по пятам, как собачонка…

— И финал… – тяжело дыша, проговорил Миша. – Действие пятое, сцена шестая… Прошло четырнадцать лет… Монастырь, где Роксана укрылась в трауре по своему Кристиану. Суббота, и, как обычно, ровно в четыре она ждет в гости Сирано, чтоб он развлек ее своей «газетой» — просто хроникой светских новостей… Она ждет его ровно в четыре, но… его убивают наемные убийцы!

— Как?! – воскликнула Таня.

— А вот так. Бревном по башке.

— И… они не увидятся?! И Роксана так и не узнает, кто писал ей письма?!

— Спокойно, узнает… Он притащится из последних сил… Он прита-ащится! – простонал Миша, опираясь на посох Деда Мороза и хромая, подволакивая ногу, достиг брусьев, припал к ним, повис на них…

– Прощайте. Я умру. Как это просто все!

И ново и не ново.

Жизнь пронеслась, как на ветру

Случайно брошенное слово.

Бывает в жизни все, бывает даже смерть…

Но надо жить и надо сметь.

И если я прошел по спискам неизвестных,

Я не обижен… Ну, не довелось…

Я помню, как сейчас, один из ваших жестов,

Как вы рукой касаетесь волос…

Я не увижу вас. И я хочу кричать:

— Любимая, прощай! Любимая!

Довольно! Мне горло душит смерть.

Уже пора кончать…

Предсмертный голос Сирано гулко разносился в пустом спортзале загородной школы:

…Вы дали мне любовь.

Как одинокий марш,

Она звучит во мне, и, может быть, за это

Навеки будет образ ваш

Последним образом поэта…

…………………………………………………

Вся жизнь прошла, как ночь, когда я был в тени…

И поцелуй любви и лавры славы

Они срывали за меня,

Как в поздний вечер памятного дня.

— Подавай: «О, как я вас люблю!»

— О, как я вас люблю! – крикнула в отчаянии девочка.

— Не ори, больше глубины, больше осознания: она потрясена открывшейся правдой, ведь это означает, что она упустила единственную в своей жизни подлинную любовь, которая столько лет была рядом! Понимаешь?! Ну, снова: «О, как я вас люблю!»

— О, как я вас люблю!

Сирано погибал… Ему оставалось жить считанные минуты. Он шатался, падал на одно колено, с трудом поднимался…

— Но если смерть, но если

Уж умирать, так умирать не в кресле!

Нет! Шпагу наголо! Я в кресле не останусь!

Вы думаете, я сошел с ума?

Глядите! Смерть мне смотрит на нос…

Смотри, безносая, сама!

Пришли мои враги. Позвольте вам представить!

Они мне дороги, как память.

Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!..

— в дело опять пошел посох Деда Мороза, и сколько смертной ярости и достоинства было в каждом выпаде задыхающегося Сирано:

— Hy, кто еще там? Я не трус! Я не сдаюсь, по крайней мере. Я умираю, но дерусь!

Он качнулся, шпага выпала из руки и покатилась по полу…

— Все кончено. Но я не кончил эту…

Мою субботнюю газету.

Нас, кажется, прервало что-то…

…Итак,

Я кончил пятницей… В субботу

Убит… поэт… де Бер-же-рак…

Миша удачно подгадал к мату, упал на спину и закрыл глаза.

Тут случилось непредвиденное.

Девочка вскрикнула, сотряслась в страшном горестном рыдании и повалилась на Мишину грудь, колотя по ней кулаками, исступленно повторяя: «Не умирай, любимый мой, не умирай!»

— Ты что, спятила?! – Миша испуганно вскочил, схватил ее за плечо; она тряслась и икала. – Таня, Танечка!.. Ну, успокойся… Слушай, это же пьеса, ну!..

Она выла безутешно. Мотала головой. Оплакивала поэта…

Вот тут, подумал артист Мартынов, на кульминации действия и врываются обычно суровые родители, чтобы отомстить за поруганную дочь.

Храбрец Сирано де Бержерак струсил по настоящему.

Минут через десять она все же стихла — видно, устала. Сидела, как воробей на ветке, зябла, шмыгала носом.

— Ну, вот что, мать, – решительно проговорил Миша. – Ты, конечно, наш человек, но прошу тебя, как брата: уйди, а?

Она подняла к нему истерзанное лицо:

— А можно… можно я…

— Нет, нельзя! – заорал он. – Хватит! Пошла отсюда, ясно?!

Походил туда-сюда, строго хмурясь и поглядывая на нее, размышляя. Потом сжалился все же, достал автобусный проездной за прошлый месяц и стерженек шариковой ручки, который на всякий случай всегда таскал в заднем кармане джинсов.

— Ладно… Вот телефон театра… Там у нас студия есть для таких безумцев, как ты. Скажешь — от Михаила Борисовича Мартынова. Поняла?

— Поняла… – хлюпая красным носом, прошептала девочка. Все-таки у этих рыжих при малейшей слезе физиономии становятся непотребно красными. – Спасибо, Михаил Борисович!

— Ну давай, иди уже, иди…

Когда она вышла наконец, Миша повалился навзничь, закурил… Его трясло. Да нет, дело было не в девочке, а в том, что он сегодня, сейчас сыграл Сирано… сыграл почти так, как хотел. И благодарный зритель принял, черт побери, его трактовку образа!

Он еще думал об этом, улыбаясь, бормоча тихонько: «Как в серебро луны оправлен сумрак синий!..» — пока «сумрак синий» в огромных окнах спортзала не подернулся рассветным пеплом.

В конце концов он, видимо, заснул… потому что, когда снова открыл глаза, ломоть солнца рыжим седлом лежал на кожаной спине «козла», а рядом с пузатой думкой раскинулись веером восемь дружных десяток, которые неизвестная, но симпатичная Людмила оставила, жалея будить артиста.