Я закончил писать дневник. Я думаю, что написал уже много и этого хватит.

Дневник Эвелины Фицжеральд

1 октября 1851 года

Мои опасения сбылись. Джордж, прослышав о появлении кузена, бросил свои «неотложные» дела и явился в дом, требуя объяснений. Конечно же, я ничего не стала объяснять, но напомнила о сыновнем долге, почтительности и манерах, каковые пристало иметь джентльмену.

Порой мне кажется, что этот человек, нервозный и несдержанный в выражениях, не является моим сыном. Его лицо – лицо моего супруга. От него же он унаследовал некоторую рыхлость телосложения, каковую стремится изжить, ежедневно делая упражнения по системе доктора Лаутера и совершая длительные – по пятнадцать-двадцать миль – прогулки.

– Матушка, – как-то сказал он мне, – поверьте, что никогда в жизни я не уподоблюсь своему отцу в последние годы его жизни.

Тогда меня до глубины души поразило презрение, звучавшее в его словах, будто бы речь шла не о родном отце, который был весьма болен и много страдал от подагры, но о человеке незнакомом и, несомненно, презренном.

Его слова привели к ссоре, и Джордж покинул дом, пребывая в состоянии гнева. Он не писал мне, а я воздерживалась от писем ему, молясь, чтобы Господь смирил его гордыню.

И вот мой сын вернулся. Он выглядел как джентльмен, и я бы сказала, что джентльмен состоятельный. Его модная одежда была роскошна, а часы на золотой цепочке – просто-таки великолепны, как и запонки, и кольца, и многое иное, чего я прежде не видела.

– В Лондоне иначе нельзя, – пояснил он, целуя мою руку. – Иначе, матушка, никто не пожелает иметь с тобой дело.

Как мне хотелось ему верить!

– И где же этот мой родственник? – спросил Джордж. Мне не осталось ничего, кроме как представить ему Патрика, надеясь, что Джордж все-таки не настолько груб, чтобы оскорбить гостя.

В Патрике я не сомневалась: его врожденная тактичность искупала неловкие манеры.

– Значит, ты – мой кузен? – Джордж отступил, разглядывая Патрика с выражением величайшего любопытства. – И ты жил в Америке? Поговаривают, что там одни дикари и индейцы.

– Да, сэр, – ответил Патрик, по привычке глядя в пол. Он редко осмеливался поднимать взгляд, словно опасаясь, что это будет воспринято как величайшая дерзость, и всякий раз, когда ему все же приходилось смотреть на кого-то, он смущался и краснел.

Надо сказать, что за прошедшие дни я привязалась к этому мальчику. Его робость, его стремление угодить, в котором не было ничего от низкой услужливости, нашли отклик в моей душе.

Он же, откликаясь на ласку, постепенно оттаивал, хотя по-прежнему отвечал на все мои вопросы кратко, но и в том виделось желание оградить меня от подробностей, каковые, по мнению Патрика, были бы мне неприятны.

– И зачем же ты приехал? – Джордж обходил Патрика по кругу, Патрик же съежился, точно в ожидании удара.

– Молчите, матушка, – велел Джордж, видя, что я вот-вот вмешаюсь. – Я не желаю зла нашему дорогому кузену. Я хочу лишь прояснить его намерения. В этом ведь нет ничего дурного, не так ли, Патрик?

– Да, сэр.

– Видите, матушка, Патрик согласен со мной. Итак, значит, мой любимый дядюшка умер?

– Да, сэр.

Уши Патрика покраснели, выдавая испытываемое им волнение. Но меж тем мальчику удалось сохранить спокойствие. Он стоял, недвижим, и отвечал на колкие вопросы Джорджа.

– Печально… прими мои соболезнования.

– Спасибо, сэр.

– И матушка твоя, стало быть, тоже преставилась?

– Давно, сэр.

– И других родственников, кроме нас, ты не знаешь?

– Именно, сэр.

– Печально… – Джордж вдруг вскинул голову и уставился в потолок, который, к слову, следовало почистить от копоти, а то и вовсе побелить наново, потому как мисс Норст, наша экономка, не единожды жаловалась, что некоторые пятна глубоко въелись в стены и, сколько бы их ни приходилось тереть, они не оттирались.

– Что ж… – Джордж держал паузу недолго. В этом он весь: ребенок, стремящийся выглядеть взросло. – Тогда я рад приветствовать моего дорогого кузена.

И он обнял Патрика.

– Матушка, – обратился Джордж ко мне. – Вам следовало бы больше внимания уделить гардеробу нашего дорогого родича. Что подумают о нас соседи, увидев его в этих обносках? А манеры? Патрик, вы ведете себя, как слуга, а не человек благородного происхождения. Признаться, меня это печалит. Но все исправимо… определенно. Мы едем в Лондон! Матушка, не спорьте! Право слово, хотя бы раз поверьте: я знаю, что делаю. Мы должны помочь нашему дорогому кузену занять достойное место в обществе…

Джордж всегда умел убеждать. И убедил меня снова. Действительно, разве плохо, что Джордж, разом перечеркнув мои опасения, проникся симпатией к Патрику? И эта поездка, пусть неожиданная, но всяко пойдет на пользу мальчику. Ему и вправду лучше показаться в обществе в компании видного джентльмена, каким стал Джордж.

Однако почему мне все еще тревожно?

Приветствую тебя, о дражайший Кэвин!

До меня дошли слухи о твоей последней проделке. Хочу сказать, что ты великолепен! Меня всегда восхищали твои фантазия и смелость. Я бы ни за что не решился на подобное… Только представляю, как визжала Х., обнаружив в шляпной коробке вместо шляпы голову. Господи, да я смеялся до колик, представляя выражение ее лица! И уж точно радует, что на пару недель старая дура избавит нас от своего присутствия. Только в другой раз, Кэвин, мы участвуем вдвоем! И на сей раз шутка будет весела.

Я везу с собой моего расчудеснейшего родственничка и полагаю, что ты оценишь этот неограненный бриллиант глупости и убожества. Пока же прошу, подыщи для него портного, дабы привести внешний образ в соответствие с внутренним содержанием. Весьма надеюсь, что в самом ближайшем времени нам получится представить моего кузена обществу. Предлагаю начать с клуба «Дрозды и собаки», я давненько там не бывал и несколько соскучился по обществу этих зануд.

P. S. Не окажешь ли ты мне любезность оплатить мой сорокафунтовый вексель Гарстону? Эта скотина грозится подать в суд, а мне совершеннейше не хотелось бы связываться с приставами.

Твой друг Джордж.

Дневник Патрика

Снова пишу. В гостинице. Мы приехали сюда с кузеном. Его зовут Джордж. Он мне не нравится. Он говорит одно, а думает другое. Я вижу, как он думает. Что я – глупый и зря появился. Я тоже так думал, но миссис Эвелина сказала, что я – тоже ее семья. Она добрая, только грустная всегда. Мне хочется, чтобы миссис Эвелина радовалась, и поэтому, когда она спросила, поеду ли я с Джорджем, я сказал, что поеду.

И мы ехали. Джордж молчал. Я тоже молчал.

У Джорджа красивые лошади, но ему наврали, что вороная чистых кровей. Мешаная она. И кость тяжелая. А когда идет, то шаг неровный, тряский. Я ему хотел сказать, но потом передумал. Он разозлится. Он похож на отца.