К счастью, экзекуция вскоре закончилась. Он отшвырнул ремень в сторону и взобрался на кровать, вдавив меня в матрас всем своим весом. Он был крайне возбужден, его налившийся затвердевший член уперся мне в бедро. Его взбудоражила порка, жестокость.

— Скажи, что тебе жаль, — прошептал он мне в ухо.

— Мне очень жаль.

— Мне не нравится, что тебя приходится воспитывать.

— Мне жаль, — повторила я снова. — Я не хотела тебя расстраивать.

Он резко вошел в меня и имел бесконечно, я же, в свою очередь, даже не пикнула. Мне было очень стыдно из-за того, что меня высекли, что я молча с этим смирилась и даже не сопротивлялась. Более того, я чувствовала себя виноватой. Словно совершила непростительный грех, словно я действительно, как он и утверждал, заслуживала наказания.

Когда он кончил, то просто вышел из меня и отстранился, не проронив ни слова. Я перекатилась на бок, сжимаясь комочком, прижимая колени к груди. Когда он выместил свой гнев, то вдруг стал очень заботливым. Он укрыл меня пледом, погладил по спине и поцеловал волосы.

— Ты сама в этом виновата, Мэг, — сказал он напоследок. — Если бы не твой проступок, этого бы не случилось. В следующий раз хорошенько подумаешь, прежде чем что-то сделать. Впредь так и будет, я знаю.

— Да, Джордан, конечно, — проблеяла я покорно.

— А теперь отдохни и подумай над своим поведением. Позже мы еще к этому вернемся.

Он ушел, оставив меня одну, и мне хотелось умереть.

Я прошмыгнула в ресторан через черный ход, надеясь, что меня никто не заметит. Я не вышла вчера, не позвонив и не предупредив, и сегодня явилась с опозданием на несколько часов. Казалось, что на меня сейчас направлен карающий луч прожектора и я стою в его свете, а все вокруг осуждающе качают головами и показывают на меня пальцами.

Я повесила пальто, достала из шкафа поварской колпак, прошла на кухню, завязывая на поясе фартук.

Джеффри как раз размешивал тесто в огромной миске. Он был по уши в заказах: повсюду разбросаны кастрюли, блюда начаты, но не закончены, торты испечены, но не покрыты глазурью. Он холодно посмотрел на меня, но не проронил ни слова и продолжал вымешивать, словно меня и не было.

— Я очень сожалею, что опоздала, — промямлила я и подошла к столу, не зная, за что хвататься.

— Неужели? — сказал он без тени эмоций, словно мое присутствие (или отсутствие) больше для него ничего не значило.

— Мы были в пляжном домике Джордана. — Не удостоившись ответа, я бессвязно залепетала: — Он на побережье, произошло какое-то недоразумение, водитель перепутал время, когда нас нужно забрать.

Я не стала упоминать, каким пылким и полным раскаяния был Джордан после ссоры и каким бурным оказалось примирение. Он носился со мной как с писаной торбой, опекал и исполнял все мои прихоти, пока я не устала от его неусыпного внимания.

На самом деле водитель ничего не напутал. Просто я проспала после непрерывного сорокавосьмичасового празднования. Опробовали каждую кровать, каждый стул и кушетку, каждый участок ковра и пола. В результате у меня была счесана спина, на груди и бедрах остались синяки и следы от укусов, а одна особенно яркая отметина красовалась на шее. Она появилась в результате того, что Джордан чрезмерно увлекся привязыванием.

Я постаралась прикрыть отметину воротником свитера, в котором было очень жарко, но блузу надеть не могла — приходилось мучиться.

Джеффри безразлично пожал плечами и отвернулся, внимательно изучая полку с выстроенными в ряд кастрюлями.

Чувствуя себя полной дурой, я снова повторила:

— Мне очень жаль.

— Нет, тебе совершенно не жаль. — Он резко развернулся ко мне. — Ты слишком занята своей модной квартирой, своими крутыми прикидами и своим офигенным шофером, а все остальное тебя беспокоить не может.

— Неправда.

— Я тебя знаю уже довольно долго, но никогда не мог подумать, что в тебе может оказаться столько гребаного эгоизма.

— Это не так.

Он закатил глаза.

— Говори что хочешь.

— Я вышла замуж во вторник.

Он был первым и единственным человеком, которому я это рассказала. Надеялась, после этой новости он немного оттает, поздравит меня, отпустит пару подколочек по поводу первой брачной ночи.

— Какое мне дело, что ты вышла замуж за какого-то богатого психа-извращенца?

— Не верю, что слышу такое от тебя. Ты ведь даже с ним не знаком.

— Господи, да ты совсем слепая.

Мои щеки стали пунцовыми.

— Я думала, ты за меня порадуешься.

— Завтра у мэра поздний завтрак. И устраиваем его мы. Об этом ты забыла?

— Нет, — соврала я.

— А помимо этого на выходные у нас намечено еще три частные вечеринки.

— Я знаю.

— Я работал за тебя сверхурочно, лгал и выгораживал тебя.

— Спасибо, я ценю это.

— Да не ценишь ты ни хрена! Ты вдруг возомнила, что все тебе чем-то обязаны, что ни у кого вокруг нет права на собственную жизнь, только у тебя.

— Почему ты так на меня злишься?

— Посмотри на себя в зеркало, Мэг. Внимательно посмотри.

Он вылетел из кухни, хлопнув дверью. Я была в шоке от его враждебного тона. Никогда раньше не видела, чтобы он так бурно реагировал. Ясное дело, просто не знала, как с ним в таком состоянии себя вести: пойти за ним или подождать, пока он остынет.

Вошли две официантки с грязной посудой. Они сделали вид, что меня не замечают, и быстро выскочили в зал для посетителей, словно я была парией, разносчиком заразы.

Я тупо стояла, раскачиваясь из стороны в сторону, раздумывая, что делать, как тут из кабинета вышла Пэм. Мы какое-то время просто смотрели друг на друга. Наконец она заговорила:

— Мэг, зайди, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.

— У меня много работы. — Я жестом указала на блюда, которые Джеффри начал делать, но так и не довел до конца. Взгляд же мой молил о сострадании, просил дать мне больше времени.

— Это займет не больше минуты.

Не оставляя мне выбора, она просто настежь распахнула дверь, что было очевидным приказом. Как приговоренный к повешению, я поплелась в ее кабинет, еле удерживаясь, чтобы не упасть на колени, хватая ее за полы пиджака и моля о пощаде.

Она сама не присела и мне не предложила. Мы стояли и молчали, момент был крайне неловким, сказать было нечего.

— Что с тобой произошло, Мэг? — спросила она наконец с явным огорчением. Мне стало ужасно стыдно.

— Мне очень жаль.