Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смедли застыл. Должно быть, это ему мерещится. Этот звук… это не только шум машин. Нет, точно! Или в придачу к прочим умственным вывихам у него еще и слуховые галлюцинации?
– Что за шум? – спросил Экзетер.
– Ах, нет! – выдохнула Алиса. – Смотрите!
Полисмен как раз миновал светлое пятно под соседним фонарем. Он направлялся в их сторону спокойной, неторопливой походкой бобби при исполнении.
– У меня с собой нет прав! – застонал Джинджер.
– У меня вообще ничего нет, – буркнул Экзетер. – Он может арестовать меня как дезертира?
– Джулиан! – торопливо заговорила Алиса. – Вы в отпуске по ранению, и мы везем вас к нам домой в…
– Я не получил еще выписки из госпиталя, и почему в четыре утра, а у Экзетера вообще нет бумаг, и кровь…
Этому не было никаких убедительных объяснений! Никто ему не ответил. Они беспомощно смотрели, как судьба неумолимо приближается к ним по мостовой. В высоком шлеме полицейский казался восьми футов роста. Чтобы заглянуть к ним в окошко, ему пришлось бы нагнуться.
Что он и сделал.
– Доброе утро, офицер! – произнес Джинджер в своей безукоризненной кембриджской манере.
Пауза.
– Доброе утро, сэр.
– Этот чертов старый мотор перегрелся, видите ли. Мы просто ждем, пока он остынет, а потом поедем дальше.
Пауза.
– Цель вашей поездки в столь ранний час, сэр? – Коп покосился на троих пассажиров в салоне. Он не посветил на них своим фонариком – пока.
– Э-э… – Джинджер на секунду задумался.
– Э-э… – повторил Джинджер.
Смедли чувствовал, как дрожит Алиса. А может, это дрожал он сам.
«Черт, неужели никто ничего не придумает?»
– Ну, сэр? – произнес глас закона. В руке у бобби появилась записная книжка.
– Ну, дело в том… – сказал Джинджер и замолчал.
– Увольнение по ранению! – громко объявил Смедли и подался вперед, чтобы помахать своими бумагами перед носом у полисмена.
Закон заподозрил неладное.
– Минуточку, сэр. Сначала не покажете ли вы, сэр, свои водительские права?
Джинджер тянул время.
– Ну, по правде говоря, офицер…
Ночь позади машины расцвела огнем. Примерно в двухстах ярдах от них осел на колени и обвалился на улицу дом. Машина ощутимо подпрыгнула. По крыше и окнам забарабанили камешки. Полисмен исчез. Не успел стихнуть грохот, как послышался новый… и новый… и новый… со всех сторон. Осколки стекла летели смертоносным дождем.
– Выходите! – крикнул Эдвард, пытаясь отворить дверцу.
– Ложись! – рявкнул Смедли. Все подскочили – такой властности в его голосе они еще не слыхали. – Здесь не опаснее, чем везде. Там летит стекло.
Он толкнул Алису на пол. Экзетер накрыл ее собой. Падая на них сверху, Смедли успел увидеть полисмена – тот уже поднялся на ноги и спешил к ближайшим горящим развалинам. Бум! Бум! Машину шатало. Бубум! По крыше барабанила галька. В промежутках между разрывами бомб ухали орудия. Бум! Машина снова подпрыгнула; со звоном осыпались стекла. Совсем рядом кричали люди – должно быть, выскочили из домов, идиоты!
– Боже! – послышался откуда-то снизу голос Алисы.
– Это ерунда! – презрительно отозвался Смедли. – Так, метание дротиков. Чтобы поразить нас, нужно прямое попадание. – Или попадание в ближний к ним дом, конечно. Он был спокоен. Странно, но так. После артподготовок на Западном фронте это казалось очень трогательным фейерверком. Последние бомбы разорвались уже значительно дальше. Теперь слышались в основном крики и рев огня.
Бубубум! Снова ближе.
– Ерунда, говоришь? – Голос Экзетера звучал натянуто. Ну да, это тебе не метание копий и лязг щита.
– Детские игрушки. Вы в порядке, Джинджер?
– Только умер от страха, больше ничего, – ответил далекий голос.
– Красивая картинка.
Тук-тук-тук-тук. Сердце.
– Не кончилось еще? – спросила Алиса. – Кто-то уперся коленкой мне прямо в почки.
– Подождите немного. Вторая волна самолетов заходит на пожары.
Бум! Машина взмыла на фут в воздух и с возмущенным скрежетом рухнула на землю. Что-то тяжелое ударило по крыше, но на этот раз щелканье гравия прекратилось быстрее.
– Нет, еще не все.
Минута тянулась за минутой. Далекий звон пожарного колокола. Крики и ругань, иногда совсем рядом. Еще взрывы, где-то очень далеко. Бесполезные хлопки выстрелов.
– Думаю, уже можно рискнуть, – сказал Смедли. – Осторожнее, тут все в стекле. – Он сел. У машины не осталось ни одного целого стекла. Огненный рассвет освещал улицу и толпы перепуганных людей; многие из них выбежали из домов как были, в ночном белье. – Экзетер, старина, мне кажется, теперь твоя одежда вполне сообразна ситуации.
Они осторожно вылезли из помятой машины. Джинджер потерял шляпу и пенсне и теперь подслеповато щурился, бормоча что-то. Тем не менее все четверо остались целы и невредимы. Чего не скажешь о жителях Гринвича, а может, это был уже Дептфорд. На мостовой лежали тела, плакали дети, люди в одном белье дрожали от холода. Полисмены пытались отодвинуть толпу, чтобы дать проехать пожарным машинам и каретам «скорой помощи». Никто больше не обращал внимания на беглецов.
– Можно сказать, как раз вовремя, – заметил Смедли. – Далеко нам еще отсюда? – Он посмотрел на остальных – те не отрывали взгляда от горящих зданий. – Алиса! Далеко нам еще отсюда?
– Что? Ох, несколько миль.
– Тогда пошли! Или вы хотите со всеми здесь попрощаться?
Алиса уставилась на него.
– Как вы можете шутить? – крикнула она. – Там люди гибнут, тела…
– Если не шутить, закричишь. Пошли!
– Но вы не можете идти в таком состоянии!
– Значит, вы меня понесете. Пошли! Никто не будет теперь спрашивать, почему мы так одеты! Или откуда кровь. – Смедли взял Джинджера за руку и заставил сделать шаг, потом другой. Он надеялся, что Экзетер с Алисой идут следом, но не оглядывался. Он испытывал такое же дикое исступление, как и тогда, когда потерял руку, – спасен! Не важно, какой ценой. Теперь при необходимости они могли объяснить свой невероятный вид. До Ламбета оставалось вряд ли больше пяти миль, и он не сомневался, что одолеет их. Он прошел почти столько же со жгутом на истекающем кровью обрубке. Вот только Алисе придется нелегко в ее модных туфлях.
Это было очень странное путешествие по темному большому городу. Наверное, половина его жителей высыпала на улицы посмотреть на пожары и лучи прожекторов, шарящие по облакам. Они проклинали бошей и сочувствовали оборванным беглецам, а их чудовищное произношение просто резало уши.