– Наш пострел везде поспел, – опять срифмовал Федосей. – А тут обратно легавые приходили, покуда ты прохлаждался. Всю душу вытрясли.

Парамошка проверил записку: на месте.

– Ладно, – подытожил Федосей. – Дуй домой, завтра с утра чтоб как штык был. На вот, – и он кинул Парамошке полбутылки вина.

Это хорошо. Парамошка сам не потреблял пока, а вино можно перелить и продать на рынке.

– На вон гуся еще, домой неси, пусть мамка в печке запечет, – добавил добрый толстый повар Корней Семенович. И еще погрозил, когда официанты слабо запротестовали. – Пусть малец отъедается, а то тощой, как шкелет. И сестренок пусть подкормит. Нечего им одними объедками питаться. Пусть хоть прошедшее Рождество отпразднуют. Иди, иди, Парамошка, отдыхай. Смотри, гусак какой косоглазый. Ровно япошка.

Уже потом мальчик показал письмо доброму повару дядьке Корнею. Тот внимательно прочитал, а потом сказал:

– Ты вот что, Парамошка. Носить это никуда не носи. Город у нас небольшой – один другому скажет, так и разнесется молва, что, мол, Парамошка – легавым помощник. Или в газете напишут, мол, добровольный сотрудник. Надо ли тебе это?

Парамошка в страхе покачал головой.

– То-то. Федосея вон, и Петруху, и Миколая тоже таскали на допрос, да они промолчали, мол, ничего не видали, ничего не слыхали. Но и сжигать тоже негоже – все же хорошего человека погубили, хоть и непутевого. Поганые люди руку приложили, не честные разбойнички (Корней провел лет десять на Акатуйской каторге, отчего его мировоззрение сформировалось несколько своеобразно), стало быть, тоже скрывать не следовает. Понятно, что у легавых – своя правда, а у нас – своя, а все же где-то они и пересекаются. Дай-ка ты эту записку мне, а я снесу ее нашему отцу Феликсу. Он человек мудрый, рассудит как надо, а ежели и снесет в сыскное, то хоть про тебя не скажет. А я тебе дам полкастрюли белых грибов в соусе ля конакли, что с банкета остались.

На том и порешили.

Парамон бежал, крепко прижимая к груди теплую тушку присмиревшего гуся: мимо «Шилки», где он показал язык своему приятелю Ахмедке, мимо высоких дровешниц, где гремел со своим корытом на колесиках углежог Шишка, мимо краеведческого музея, где в окнах горел яркий электрический свет и раздавались веселые крики, мимо пустого Старого рынка, где под парой возов храпели мужики, – бежал прямо к домику священника отца Феликса, но думал вовсе не о спасении души. Он размышлял: испечь ли гуся? Или продать? Или (о, смелая мысль!) купить еще гусыню и разводить гусенят?

* * *

По пути домой Родин заехал в лавку купца Шокина и купил пирожков с вишней, лучших в городе. Таинственный охотник за сокровищами, с одной стороны, оставил массу следов, но с другой – следы эти, как пока выходило, вели в пустоту. Убийство выглядело каким-то совершенно нелепым и одновременно дьявольски профессиональным, а улики, такие обнадеживающие и очевидные вначале, одна за другой превратились в ребусы. Ясно было одно: преступник овладел картой и «Витязем», но для того, чтобы отыскать сокровища шайтана, этого недостаточно. Возможно, третий элемент где-то рядом, а возможно, его и нет в природе…

Даже записка, переданная фабриканту в ресторане, вела в никуда.

– Родин, – сказала Лилия, отправляя в рот кусочек пирожка, – ты правда меня исцеляешь… ты великий врач… Пирожки с вишней, точно как в детстве… Когда я была маленькая куколка, мама была жива, папу еще не убили… все восхищались моими стихами… И все у меня было хорошо и радостно… впереди ждала жизнь, полная света…

– Лилия, – улыбнулся Родин, – тебя и сейчас ждет жизнь, полная света. Ты еще молода, мы оба молоды, и все только начинается! Все впереди!

Девушка засмеялась тоненьким беззащитным смехом.

– Мне сегодня было так страшно… Так жутко… Все плохо, Родин… Ты меня обязательно бросишь, как все они… Просто ты добрее и лучше, но ты же все равно меня бросишь…

Родин погладил девушку по руке:

– Кушай пирожки. А когда тебе жутко, пиши стихи. У тебя это славно получается.

– А может, и не бросишь, – продолжала Лилия с набитым ртом, – может, ты и правда рыцарь и волшебник… И все это – сказка, которую мне в детстве читала мама… И всегда добавляла, что сказки иногда сбываются… Ну все, я вижу, что ты опять в своих мужских делах. Это хорошо, так должно быть. Я не мешаю. Я просто рядом.

Она замолчала, а Родин уселся в кресло-качалку, раскурил трубку и задумался. Лилия встала сзади и положила руки ему на плечи, поглаживая и массируя.

Георгий принялся по памяти анализировать записку мнимого приказчика, которую Торопков приобщил к делу в качестве наиважнейшей улики. Пока выходило негусто: бумага обыкновенная, писчая, недорогая, за копейку пачка. Георгий в графологии разбирался не идеально, но счел, что почерк писавшего был не слишком аккуратный, но разборчивый, мелкий, очевидно, что автор писал обычно помногу. Интересно. Переписчик? Разная высота букв и неравные промежутки между словами говорили о нем как о человеке нервического склада, а сила нажима свидетельствовала о целеустремленном характере. Так, далее. Содержание записки.

Родин стал повторять про себя текст:

Милостивый государь, глубокоуважаемый господин Стрыльников! Я имею честь повторно донести до Вашего сведения информацию особой важности, касаемую интересующего Вас дела. К сожалению, встреча в музее не удалась по не зависящим от меня обстоятельствам. Ежели сей предмет Вас по-прежнему занимает, соблаговолите выйти сейчас во двор.

Ваш друг

P. S. Если Вас не затруднит, то прошу оную записку уничтожить.

Родин вспомнил фактуру бумагу и мерзкий запах, исходивший от нее, словно продолжал держать клочок скомканной бумаги в руках.

Размышления прервала Лилия:

– Пирожки от Шокина. Мама у него всегда покупала.

– Ага… – рассеянно улыбнулся Родин. – Погоди, а как ты узнала, что от Шокина?

– Так тут подписано, – засмеялась девушка с набитым ртом и протянула промасленную бумагу, в которую были завернуты пирожки.

На бумаге четко отпечатались слова, которые приказчик написал карандашом на оберточном пакете: «Пирошки пошокински с вишнею 5 коп. дес.».

Георгий посмотрел на текст сначала с улыбкой, потом, через секунду, с некоторым напряжением, а еще через мгновение сильно хлопнул себя по лбу, пробормотав:

– Черт побери, ну конечно!

Он поднялся со стула и крепко поцеловал Лилию.

– Не изучили мы записку с изнанки! – сказал он ей. – А все познается с изнанки. Спасибо!

– Спасибо тебе, Родин, – ответила девушка. – Ты и правда меня спасаешь.

* * *

В одиннадцатом часу вечера Родин без стука вошел в кабинет Торопкова, который за неимением семьи частенько засиживался на службе допоздна.

– Какие новости? – спросил Георгий, заметив, как сыщик недовольно скребет щетину.