Очень похоже описывает это наказание и беглый русский подьячий Григорий Котошихин (умер в 1667 г.) в своей книге «О России в царствование Алексея Михайловича»:

«А устроены для всяких воров, пытки: сымут с вора рубашку и руки его назади завяжут, подле кисти, веревкою, обшита та веревка войлоком, и подымут его к верху, учинено место что и виселица, а ноги его свяжут ремнем; и один человек палач вступит ему в ноги на ремень своею ногою, и тем его отягивает, и у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон; и потом ззади палачь начнет бити по спине кнутом изредка, в час боевой ударов бывает тритцать или сорок; и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так слово в слово будто болшой ремень вырезан ножем мало не до костей. А учинен тот кнут ременной, плетеной, толстой, на конце ввязан ремень толстой шириною на палец, а длиною будет с 5 локтей. И пытав его начнут пытати иных потомуж. И будет с первых пыток не винятся, и их спустя неделю времяни пытают вдругорядь и в-третьие, и жгут огнем, свяжут руки и ноги, и вложат меж рук и меж ног бревно, и подымут на огнь, а иным розжегши железные клещи накрасно ломают ребра. <…>.

А бывают мужскому полу смертные и всякие казни: головы отсекают топором за убийства смертные и за иные злые дела, вешают за убийства ж и за иные злые дела; живого четвертают, а потом голову отсекают за измену, кто город здаст неприятелю, или с неприятелем держит дружбу листами, или и иные злые изменные и противные статьи объявятся; жгут живого за богохулство, за церковную татьбу, за содомское дело, за волховство, за чернокнижство, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против Апостолов и Пророков и Святых Отцов с похулением; оловом и свинцом заливают горло за денежное дело, кто воровски делает, серебреником и золотарем, которые воровски прибавливают в золото и в серебро медь и олово и свинец; а иным за малые такие вины отсекают руки и ноги, или у рук и у ног палцы, ноги ж и руки и палцы отсекают за конфедерацство, или и за смуту, которые в том деле бывают маловинни, а иных казнят смертию; такъже кто на царском дворе, или где нибудь, вымет на кого саблю, или нож, и ранит или и не ранит, такъже и за церковную за малую вину, и кто чем замахиваетца бить на отца и матерь, а не бил, таковы ж казни; за царское бесчестье, кто говорит про него за очи бесчестные, или иные какие поносные слова, бив кнутом вырезывают язык. Женскому полу бывают пытки против того же, что и мужскому полу, окроме того что на огне жгут и ребра ломают. А смертные казни женскому полу бывают: за богохулство ж и за церковную татьбу, за содомское дело жгут живых, за чаровство и за убойство отсекают головы, за погубление детей и за иные такие ж злые дела живых закопывают в землю, по титки, с руками вместе и отоптывают ногами, и от того умирают того ж дни или на другой и на третей день, а за царское бесчестье указ бывает таков же что мужскому полу» (Котошихин, 1884. Гл. 7, статья 34).

Уложение 1649 г. различало четыре вида кнутования: 1) простое; 2) нещадное и жестокое; 3) публичное на торгу, при многих людях, в проводку или на козле (кобыла, столб с перекладиной); 4) завершавшееся ссылкой.

В XVII в. число ударов не определялось даже в судейском приговоре, а предоставлялось на рассмотрение исполнителей. Позже Свод законов предписывал, чтобы в судебном приговоре точно означалось число ударов кнутом, сообразно вине, но судейскому произволу никаких пределов положено не было.

Наказание совершалось медленно и требовало от палача высокой квалификации и большого напряжения сил. По мнению графа Н. С. Мордвинова (1754–1845), для 20 ударов потребен целый час. Число ударов было значительно. По свидетельству князя М. М. Щербатова (1733–1790), даже в XVIII в. кнут назначался без счету, иногда до 300 ударов и более. Одному из убийц любовницы Аракчеева Настасьи Минкиной было назначено 175, а женщине, не достигшей 21 года, – 125 ударов. Кнутование часто заканчивалось смертью осужденного. Это зависело не столько от числа ударов, сколько от их силы и способа нанесения. Иногда палач с первых трех ударов перебивал позвоночник, так что преступник умирал на месте; в других случаях он мог пережить 100 и даже 300 ударов.

Более легким считалось битье батогами, то есть палками или прутьями в мизинец толщиной, с обрезанными концами. Батогами секли за самые различные преступления – воровство, ложный донос властям и т. п. Наказываемого клали лицом на землю, один палач садился ему на шею, другой на ноги, били по спине и нижней части тела, бить по животу запрещалось. Наказываемый должен был кричать «виноват», а по окончании порки – кланяться в ноги палачам. Зрелище была рассчитано на толпу, и старались не допустить идентификации зрителя с наказуемым преступником.

Плети в XVII в. употреблялись лишь в семейном быту и среди духовенства. В следующем столетии их стали применять публично, понемногу заменив ими батоги и отчасти кнут. Удары плетью были очень болезненными, но в отличие от кнута они не прорезали кожу. Опытный палач с двух-трех ударов мог вызвать потерю сознания.

В послепетровскую эпоху, по мере европеизации России, характер телесного наказания постепенно меняется.

Прежде всего, оно становится сословным. В отличие от петровского «подбатожного» равенства, в конце XVIII в. появляются привилегированные социальные группы, представителей которых нельзя было высечь, потому что они обладали сословным достоинством и самоценностью . Жалованная грамота дворянству от 21 апреля 1785 г. постановляла, что «телесное наказание да не коснется благороднаго». В том же году это изъятие было распространено на купцов первых двух гильдий и именитых граждан, а в 1796 г. – на священнослужителей. С остальным населением власть не церемонилась.

Появление сословных привилегий усугубляло социальное неравенство, делая телесные наказания не только болезненными, но и, по европейским стандартам, унизительными. После Французской революции и наполеоновских войн это стало особенно очевидным.

Подражая просвещенной Европе, Александр I начинает смягчать телесные наказания для преступников. Указом от 18 января 1802 г. судам было запрещено употреблять в приговоре слова «нещадно» и «жестоко», а в 1812-м было предписано точно указывать назначенное число ударов. В 1817 г. император учредил в Москве Особый комитет об отмене торговой казни, которая была названа в указе «бесчеловечною жестокостью». Это породило в обществе определенные иллюзии.

Будущий декабрист барон Владимир Иванович Штейнгейль (1783–1862), в то время адъютант Московского генерал-губернатора графа А. П. Тормасова (1752–1819), написал в 1817 г. записку «Нечто о наказаниях», доказывавшую крайнюю жестокость и практическую нецелесообразность наказания кнутом, где все зависит от усмотрения палача. Ненужным считал Штейнгейль и наказание плетьми, предлагая заменить кнут и плети вечным заточением или вечной ссылкой в каторжную работу или на поселение и сечением розгами у позорного столба. Либеральные по духу записки Штейнгейля возвращались автору без последствий, по «ненадобию» (именно такую резолюцию наложил на одной из них всесильный Аракчеев).

Открывая работу Особого комитета, Тормасов сказал:

«Государь Император, обращая внимание на употребляемые доныне телесные наказания кнутом и рвание ноздрей с постановлением знаков и находя, что сие наказание сопряжено с бесчеловечною жестокостью, каковой нет примеров ни в одном европейском государстве, что жестокость сия, будучи отдана, так сказать, на произвол палача, не токмо не удовлетворяет цели правосудия, которая при определении наказания требует, чтобы оно было в точной соразмерности с преступлением, но большею частью находится с оною в противоположности, и наконец, что такое ужасное наказание, от которого преступник нередко в мучительнейших страданиях оканчивает жизнь, явно противоречит уничтожению смертной казни, повелел войти в рассмотрение, каким образом эти наказания можно было бы заменить другими, которые, не имея в себе ничего бесчеловечного, не менее того удерживали бы преступление и служили бы для других предохранительным примером» (цит. по: Евреинов, 1994).