Я посмотрел наверх, потом вниз. Точно, не меньше ста разных изданий и переплетов, тонких и широких, и все — с одним и тем же названием и автором: «SgrA*» Эрика Линколлью[23], за исключением тех, на которых надписи были сделаны загадочным символическим кодом, вроде того, что использовался в трактате Лун. Стеклянная дверь, взвизгнув, открылась; я наугад извлек три или четыре книги, пролистал их. Одно и то же произведение — но, невероятным образом, одновременно каждый раз новое, отличающееся от остальных. Плюс объемистый, напоминающий каталог том на самой верхней полке слева: «Путеводитель Азимова по Линколлью». Я всмотрелся в открытую мной «SgrA*» — и как, интересно, вашу мать, произносится это название?

Большая часть когерентной индуктивной системы была полностью запрограммирована заранее, поэтому, если только «Windows Xtra» не заблокирует и не отключит весь инструментарий, денек обещал выдаться не из скучных. Я посмотрела на Джесс Хэндли. Из ее приоткрытого рта стекала струйка слюны. Рослая медсестра поймала мой взгляд и вытерла влагу салфеткой. Врач не заметил этой маленькой сценки. Он обильно потел — пот пропитал его шапочку и маску, невзирая на поток прохладного воздуха, струившийся по театру.

— Она в резонансной точке девять-восемь, — сообщила я, пытаясь казаться хладнокровной, хотя внутри у меня все буквально кипело от возбуждения. Господи, да эта работа тянет на Нобелевскую! Может, мы получим одновременно награды по физике и медицине. На мониторах застыла устойчивая картинка, мерцавшая, словно метроном, в такт поляритоническому кристальному циклу, протекавшему в сердце когерера. Мне нужно новое, более яркое имя. Жаль, что старый Марри Гелл-Ман[24]умер в прошлом месяце. Он мог бы дать хороший совет. Или кто-нибудь другой, достаточно сумасшедший, чтобы считать, что слово «кварк» заслужило честь стать именем этой крошечной драгоценности. Лазерный луч в моей коробке почти замер, сконцентрировавшись в массе замерзших газов. Анатолий Заяц уделается от злости в своем Белфасте, когда узнает. Еще несколько минут — и луч окончательно замерзнет. В этот момент Артур и Джесс войдут в полный резонанс. Два мозга — и одна общая волновая функция.

На что это будет похоже? Господи, с тем же успехом можно хотеть узнать, что ощущает кошка Шредингера, когда молоток падает — или не падает — разбивая маленькую бутылочку с синильной кислотой, испаряющейся смертоносным облаком — или не разбивая, причем выбор зависит от изысканного равновесия произвольного квантового испускания одного электрона возбужденным радиоактивным изотопом. Дохлая кошка/живая кошка. И/или/ни-ни. Мы не можем узнать, на что это похоже, хотя физика и утверждает, что каждый из нас преодолевает сотни, тысячи, миллиарды таких двойных переходов каждый день — и с каждым выбором, каким бы незначительным он ни был, расщепляются и множатся вселенные. Да, мы не могли этого узнать — до нынешнего момента.

«Я — наблюдатель за кошками Шредингера, — подумала я, глупо захихикав. — Развожу кошек в гилбертовом сверхпространстве».

Сестра Деметриополюс с удивлением посмотрела на меня. Черт, она слышала. Неважно, неважно. Молись, чтобы не случилось сбоя аппаратуры. Это — история в…

Джесс Хэндли тихо, пугающе застонала. Я почувствовала, как мой взгляд непроизвольно отрывается от компьютерного дисплея, словно что-то пересилило сознательную волю. Нашего дока так просто не прошибить. Его глаза так и не покинули электродного пучка, имплантированного в голову бедного чучела. Господи, что это за жизнь? Жизнь, когда есть только животные инстинкты: страх, голод, желание испражняться. Еще, быть может, похоть. Интересно, у него встанет на собственную кузину? Ее лето уже отгорело, но она по-прежнему неплохо выглядит.

Что ж, скоро ей предстоит это выяснить. Я вывела систему в точку когеренции девять-девять-семь. Ощутить на себе мерзкие пальчики его грязного маленького сознания. Изнутри.

Она снова издала этот ужасный стон. Я вздрогнула, почувствовав, как холодно в помещении. Казалось, стонала ее душа — глубокий, призрачный звук, не имеющий ничего общего с женским голосом. Должно быть, в том пустом мире, который она теперь разделяла с полуумком, нечто скверное протянуло к ней лапу.

Меня пронзил шок, забрался в кости, пробежал вдоль позвоночника, по кишкам. Не несварение и не ярость. Скорее кошмарное узнавание. Я с трудом сглотнул, охваченный чувством то ли вины, то ли стыда. Акты свершения и упущения. Какого черта?! Слегка пошатываясь, я продолжил чтение:

Теперь у меня большие руки, загрубевшие от вырывания травы и копания в земле. Пальцы бегают вместе с другими маленькими животными, переворачивают камешки, иногда засыпают под ними. Все время поют. Длинные костлявые ногти быстро бы пачкались, поэтому я сгрызаю их до самого основания. Лучше больные пальцы, чем грязь из земли, на которой росла трава. Волосы длинные, сальные и тоже любят грязь. Я катаюсь ими по земле. Время от времени они моют волосы, и те взлетают вверх, сияя на солнце. Золотые, словно кольцо на руке Дженни, словно палящее солнце. Я закрываю длинными прядями лицо, чтобы увидеть, как они перешептываются и напевают. Я мало знаю о темных птицах. Птицы роняют перья и поют о ветвях и свободе ветра.

Дерево огромное. Зеленое и желтое, пятнистое и полосатое, скрученное и карабкающееся в небо. Я бы смотрел на дерево, сидел бы под ним, до краев полным соком, всю свою жизнь. Оно и есть моя жизнь, изогнутая арка, вздымающаяся из травы к облакам. Птицы прыгают от листа к листу, раздираемые агонией счастья. Их домики построены из стеблей, слюны и золотых волос, украденных, пока я сижу, тихий, точно само дерево. Моя спина прижимается к коре. Шершавость, и свет, и запахи — это мир. Душа бы засмеялась. Дерево карабкается высоко в голубое небо, не зная границ, не боясь боли. Дереву они неведомы, а если ведомы, оно умеет их избегать. Моя месть — только моя, но когда я разрушу их мир, следует оставаться начеку. У них есть еда и кровать. Я должен следить за Дженни.

Тряся головой, я засунул книги обратно в шкаф и осторожно присел рядом с Лун.

Густой кофейный аромат вплыл в комнату, следом появился Тоби, толкающий уставленный едой столик на колесиках. Я много лет не нюхал ничего столь восхитительного — и столь дорогого.

— Blue Mountain?

— Лучше, — Тоби разлил кофе по чашкам. — «Вогпео Green Mountain», из далекой параллели. Стоит того, чтобы импортировать. Сливки?

— Я не пью кофе, — с сожалением сказал я. — Он делает меня нервным. Лучше просто понюхаю, это будет почти так же здорово.

На тарелке, изящно накрытой салфеткой, лежали лакомства со взбитыми сливками, кусочки клубники и белоснежные хрустящие яичные меренги. Я не смог удержаться, протянул руку — и повел себя, как истинная свинья.

— Мальчик еще растет, — сообщил Тоби Лун.