Так или иначе, но вскоре после нападения на «Пенелопу» «Цирцея» стала самым настоящим каперским судном. Благодаря расчетливому Угрю команда ухитрилась выжить в первые, самые сложные недели. Заходя в порт, они делали вид, что по-прежнему торгуют сельдью (которую отбивали у других судов), они постепенно учились всем премудростям разбойничьего ремесла, но еще старались сохранять людское обличье и продолжали убеждать себя, что наступит день, когда с каперством для них будет покончено.

«Души изрядно прогнили у них, но все-таки здоровое ядро оставалось. До тех пор, пока Угорь не подкинул им идею торговать людьми. Заявил: откройте глаза, мы же своими руками пускаем ко дну самое дорогое, что есть на тех кораблях, которые обрабатываем! Деньги, товары — да, это хорошо, но остаются люди. Неужели вам по сердцу резать глотки тем, кто сдается без боя? Неужели проще пустить их на прогулку по доске над волнами, нежели продать в рабство туда, откуда им не будет пути назад? Так они не смогут выдать нас, но останутся жить.

Угорь умел убеждать! И они… ф-ш-ш-ш! они пошли на это!

Ты, наверное, не чуешь, человек, как смердит вся «Цирцея», от кончика бушприта до рулевого весла, от «вороньего гнезда» до трюмов. А она, поверь мне, пропиталась клейкой тоской, вязким ужасом, горечью отчаянья тех, кого возили в кандалах эти… доны удачи, так они звали себя! — по-дон-ки! — вот как их следовало бы звать! Не один Угорь, конечно, во всем виноват, но он подтолкнул, а они покатились — вниз и вниз, из людей — в чудовищ, вот в кого они превратились за год плаванья на «Цирцее».

…А я все спал, человек. Мне снились кошмары, они затягивали меня в черный, бездонный водоворот, и нить моей жизни истончилась до того, что я начал верить, будто все, происходящее во сне, случается со мной на самом деле. Еще чуть-чуть, человек, и я бы не проснулся, еще чуть-чуть.

Но та женщина… Сама того не зная, она спасла меня.

Жаль, что для этого ей пришлось умереть».

7

У благородных хищных птиц есть правило: никогда не охотиться на дичь рядом со своим гнездом. У «благородных донов» с «Цирцеи» было сходное правило: не заниматься «промыслом» в тех портах, куда они заходят отдохнуть и пополнить запасы провизии. Например, в Альяссо.

Единственный раз они нарушили это правило — слишком уж велик был искус! Единственный!.. — и он оказался роковым для всего экипажа.

Началось, как водится, с женщины. Подвернулась одна: подошла тихонько, уточнила, когда отплывают. Угорь еще схохмил насчет того, чтоб и не надеялась, на борт не возьмут, женщина на корабле — всегда к несчастью. Она снова спросила, верно ли, что завтра поутру отплывают. Ну да, отвечали ей, да, а тебе-то какая с того печаль?

«Продать хочу кое-что».

И показала перстень.

Шкипер повертел его в руках и вернул: дешевка, к тому же наверняка ворованная.

Она принялась упрашивать, ее отталкивали, смеялись, не желали слушать. Знали, что никуда не денется. Потому к ним и пришла: здесь, в Альяссо, никому продать этот свой перстень не сможет.

Она, как и следовало ожидать, не отставала. Сбили цену втрое против той (признаться, мизерной), которую она просила вначале.

«А еще такие же возьмете?»

«Сколько?»

Она запнулась, словно решала что-то для себя, что-то важное. Потом твердо вымолвила: «Семь».

«Ну, приходи вечером… знаешь ведь куда. Сейчас у тебя покупать ничего не будем, а вдруг ты подосланная. Сперва продашь, потом донесешь», — и внаглую перемигивались у нее за спиной. Знали, что придет — поартачится, поотнекивается и сделает все, как велят.

А перстни знатные были, это они сразу поняли, потому и решили нарушить незыблемое правило: никаких дел в «домашних» портах. С другой стороны, ведь и риску-то чуть: явится девица ночью, никто ни о чем и знать не будет. Кстати, шкипер велел проследить, и Угорь проследил: работает она служанкой, мужа нет, и не похоже, чтоб была подослана местными властями. Все чисто.

А перстеньки — знатные!

Она и впрямь пришла, только припозднилась немного. Кэп выслал двоих, чтоб на шлюпку посадили и доставили на борт — те уже собирались возвращаться, когда наконец явилась. Выругали, помогли усесться, погребли помаленьку. К тому времени, конечно, все знали, чем закончится, даже если вслух еще не произносили этого. Принцип простой: меньше свидетелей — меньше риска. Народ — он мудрый, не зря пословицу придумал насчет «концов в воду».

Сделали все по пословице. Хотя не обошлось без накладок.

Сперва-то думали заковать в кандалы, кляп в рот, в мешок какой-нибудь сунуть, пока из гавани не выйдут, — ну а потом, по заведенному порядку, сдать знакомым работорговцам. За такую красотку, хоть худовата да бледна с лица, много б выручили.

Не получилось. Когда она поняла, к чему все идет, словно обезумела! Сама в воду бросилась, никто помешать не успел. Конечно, жалко. Могли такие деньги получить, да, видно, судьбой ей назначено утонуть. Ночью, в одежде, в холодной воде — нет, там бы и бывалый моряк вряд ли доплыл, что уж о такой говорить…

Угорь всех успокоил, шкипер поддержал: нечего суетиться, никто ни о чем не узнает. А завтра мы уже будем далеко.

Утром его предсказания не оправдались: «Цирцея» села на мель, для ремонта нужна была звонкая монета, сбережений не хватало, и в конце концов решили один перстень продать.

Ну а чем закончилось — об этом теперь каждому известно.

8

— Сквозь сон, сквозь тугие напластования кошмара, человек, я услышал ее предсмертный крик отчаяния. И было что-то еще… я не вполне понял, что именно, — клабаутерманн прерывается, но не отпивает из кружки, а просто молчит, уставясь в пространство перед собой. Забывшись, он «плывет»: черты его лица и форма тела вновь больше напоминают звериные, нежели человеческие.

Обэрто не торопит его, он безропотно ждет продолжения. А сам мысленно выстраивает в единую цепочку все, что видел, слышал, узнал.

Концы не сходятся с концами.

Он еще не уверен, что знает, почему в город пожаловали ресурдженты. Он и не подозревает, где находятся два недостающих перстня. Но больше, чем вопросы о том, что уже случилось, Обэрто волнует то, что должно случиться.

— Что-то странное произошло той ночью, — вдруг сообщает Гермар. — Да, вот самое правильное слово: «странное».

— Ты про самоубийство той женщины?

— Если бы я знал, я бы так и сказал, — ворчит клабаутерманн. — А я не знаю. Но поверь, одного самоубийства было бы мало, чтобы пробудить меня от того кошмара. — Он зябко поводит плечами и еле слышно шипит, как будто заново все переживает. — Словом, я проснулся, обнаружил то, что обнаружил, и решил как следует их проучить! Утром я направил «Цирцею» прямо на скалы… дальше ты знаешь.

— Ясно, — кивает Обэрто. — Ну что же, ты выполнил свою часть сделки, благодарю, Гермар. Черед за мной. Насколько я понимаю, ты больше не в силах плавать на «Цирцее» — и следовательно, необходимо переселить тебя на какой-нибудь другой корабль…