Парни подхватили груз. Натан тащил завёрнутый в чехол от заднего сиденья, саквояж, а Вадим сундучок, тоже накинув на него сверху какую-то тряпку. Мне оставили ключи и поручили закрыть машину. Сняв дворники, бросил их под сиденье. Закрыв обе двери, я на полусогнутых поплёлся, вслед за ушедшими друзьями.

В голове болтались недодуманные мысли…

Что же мне теперь нужно рассказать Вадиму, а заодно и Натану о себе такого, чтобы и за психа не приняли, и поверили, и чтобы мы после этого по прежнему оставались не только единомышленниками, а ещё и просто хорошими и верными друзьями.

Но мысли куда-то ускользали. Спать хотелось неимоверно. Еле доплёлся до заветных дверей. Двери для меня оставили открытыми. Зайдя в комнату. Сбросил с ног отяжелевшие ботинки… Надо бы себе обуви купить поудобнее… Поплёлся в комнату, посреди которой на полу валялись портфель с бумагами майора…

Блин. Надо бы и с ними ещё разобраться… А ещё меня ждал саквояж, и сундук… Я упал на диван, прям так не раздеваясь, лицом вниз… Подушка приняла меня с радостью.

А дальше память моя уже не могла ничего запомнить, потому что следующим утром, когда я проснулся рано-рано, да и то, что терпеть уже не было никаких сил.

* * *

Слава богу, очереди в туалет с утра никакой не было. Ребята спали на полу. Вадим на матрасе, а Натан просто на постеленных прямо на пол пальто, или ещё какой-то одежды. Я не разглядывал особо.

Принесённое вчера, и другие неразобранные трофеи куда-то убрались. Не сами, конечно. Вадим, видимо убрал куда-нибудь, с глаз долой, чтобы не отсвечивали…

Сняв, наконец, с себя грязную, испачканную ещё вчера в земле куртку, я поплёлся на кухню ставить чайник…

В голове было пусто-пусто. Есть такая костяшка в домино. Вот такой костяшкой сейчас была моя голова. Ощущение, как после попойки. Наверное, напряжение последних дней, дало себя знать. А вернее не само напряжение, а то, что его не стало раз и вдруг… Вот этот самый откат, или отлив, как хочешь назови… Это хуже состояния похмелья. Там я хоть знал, чем подлечиться…

По коридору, по моему маршруту, туда же, куда я забегал пару минут назад, прошлёпал босыми ногами Вадим… Блин блинский. Я же у него тапочки заиграл. Они так и остались на той квартире у нас. Надо ему новые купить… Да и себе тоже… И Натану…

Что за мысли с утра дурацкие. Какие тапочки? Какие-то бытовые мелочи меня так тревожат, будто бы я собираюсь жить здесь вечно?

Я собираюсь жить долго… Но не здесь…

Или здесь?…

Да что не так-то?

Почему я такой разбитый? Может я заболел?

Вот доктор сейчас вернётся, у него и спрошу.

Чёрт возьми… Надо же ему ещё и рассказать что-то. Я обещал вчера в лесу… А обещание надо держать.

Чтобы ему такого соврать, чтобы и не соврать совсем, но и не рассказывать ему всего…

Как же надоело врать людям, которые тебя считают другом. Разве можно врать друзьям?

И рука чешется под бинтами. Всё не слава богу…

Шум смываемого унитаза, шум воды, льющейся в раковину. Сейчас доктор выйдет из ванны и мне надо будет что-то ему сказать…

Что-то сказать…

* * *

Почему-то вспомнился старый анекдот, как двое сильно выпивших мужчин после бара делятся друг с другом проблемами. Один жалуется собутыльнику:

— Не представляю, что я скажу жене, когда приду домой в таком пьяном виде…

Но у друга есть свой рецепт разговора:

— Не понимаю тебя… У меня всё без проблем…

— Это как?

— А я, когда прихожу домой, обычно говорю жене: «Здравствуй, милая!»

— Ну а дальше?

— А всё остальное мне скажет жена…

* * *

Кстати, неплохой способ вести диалог. Закидываешь мяч на сторону собеседника и передаёшь игру в его руки.

Вадим в отличие от меня с утра выглядел бодрым и свежим.

— Чай будешь? — спросил я его.

— Буду. — он был лаконичен, как никогда.

Вообще-то обычно он и шутил, и балагурил, излучая вокруг себя ауру жизнерадостности. Но после того разговора в яме, ничего такого в нём не чувствуется.

Я залил кипятком заварку в маленьком фарфоровом чайничке, и в ожидании того, как мелкие обрезки чайных листьев заварятся, сидел без дела…

— Поговорим? — начал Вадим.

— Может не сейчас. Я не очень хорошо себя чувствую. В голове, как с похмелья пусто и одиноко.

— Ты знаешь, что такое похмелье?

— Увы… Там, где я жила последние несколько лет, многие дети даже знают, что такое запой.

— У тебя что-то болит? — включил он режим «доктора».

— Рука чешется, сильно, там… под бинтами… А состояние, будто я всю ночь разгружала вагоны с углем.

— Ты и вагоны с углем умеешь разгружать? — уже шутливым тоном начал говорить Айболит.

— А чего там уметь? Хватаешь лопату. «Бери больше! Кидай дальше! Отдыхай, пока летит…»

— Ясно. Снимай рубашку. Сейчас посмотрим твою рану.

Он ушёл в комнату. Вернулся уже более одетый, чем со сна. В руках у него бинты, ножницы и кое-что ещё. Не важно… Я уже снял рубашку, обнажив бинты на плече и шрамы на теле.

— Мне кажется, что твои шрамы на животе как-то посветлели. — сказал Вадим, разматывая бинты на плече.

Я посмотрел на свой живот. Действительно. Раньше оттенок был ближе к багровому, и швы выглядели более рельефно. А теперь кожа посветлела, а швы казались старыми. Кожа разгладилась как бы… Как будто этим шрамам и швам не год, а все лет десять.

Сняв последний оборот бинта с плеча, доктор молча смотрела на рану, которую он зашивал всего лишь дня три-четыре назад…

— А это ты мне сможешь хоть как-то объяснить?

— Что объяснить? — моё недоумение было неподдельным. Я реально не понимал, что ещё мне надо ему объяснять…

— Вот это… — указал он мне на моё плечо.

Скосив глаза, я попытался получше рассмотреть шрам от пули, с двумя ниточками швов. Сзади мне рассмотреть не удастся. Но спереди, там, где пуля входила в бицепс, мне было всё видно… Нитки, да… Торчали из кожи… А вот на месте ранения было всего лишь более светлое пятнышко и всё… Если бы не знать, что на этом месте совсем недавно была рана и если бы убрать нитки, всё ещё торчащие памятником абсолютной бесполезности, то никто бы и не догадался, что кожу в этом месте прострелили из пистолета ещё не так давно.

Повернув мою руки и осмотрев сзади, Вадим мне сообщил, что