– Спальню! – коротко приказал Франсуа, поднимая Катрин на руки.

Робер кивнул и заковылял впереди через вестибюль вверх по лестнице.

Франсуа крепко прижал к себе Катрин и направился следом. Катрин увидела их отражение в зеркале, висящем на дальней стене. Она едва узнала себя, оборванную и грязную, а он отражался в зеркале крепким, смуглым – настоящим мужчиной. Катрин охватила паника. Она не должна позволять ему дотрагиваться до себя. Она не должна позволять ни одному мужчине дотрагиваться до себя. Боль. Грязь. Она никогда не станет снова чистой.

– Перестаньте дрожать. Я вас не обижу. – Низкий голос мужчины был грубым, но в его словах была такая успокаивающая сила, что Катрин расслабилась. Жюльетта шла по лестнице за ними. Если бы от этого мужчины исходила угроза, она не позволила бы ему нести ее. Если Катрин и не доверяла мужчине, державшему ее на руках, то подруге она доверяла.

Он очень сильный, как в тумане подумала она, такой уверенный. Его шея была всего в нескольких сантиметрах от ее глаз, и Катрин могла видеть, как бьется голубая жилка во впадинке. Она зачарованно смотрела на это ритмичное пульсирование. Жизнь. Его лицо было жестким, замкнутым, и эти сияющие зеленые глаза на бесстрастном лице выдавали беспокойную мужскую энергию.

Мужчина. Катрин содрогнулась – неожиданно эти горящие глаза устремились к ее лицу. С минуту он пристально смотрел на нее, потом перевел взгляд на Робера, уже одолевшего лестницу.

Минуту спустя Робер открыл третью дверь слева и провел их в спальню.

– Вы помните эту комнату, мадемуазель? Вы всегда любили ее. Здесь окна выходят в мой сад.

Да, Катрин смутно вспомнила картины на стенах, покрывало из голубого муарового шелка с лилово-серебряной каймой, декоративную тарелку севрского фарфора на стене. Когда-то она часами сидела у этого окна, наблюдая за Робером, работающим в саду.

– Боже, какая здесь затхлость! – Жюльетта пересекла комнату и распахнула створчатое окно.

– Дом закрыт уже больше года, – обиделся Робер. – Вы ведь не предупредили нас. И не можете рассчитывать, что он…

– Мне потребуется горячая вода и чистое полотно, что-нибудь для нас обеих. На чем спать и что надеть завтра. Сойдет все, что найдется, – прервала его Жюльетта. – Есть в доме еще слуги?

– Моя жена Мари. Она еще в постели и…

– Я не смогу все сделать одна для мадемуазель Катрин. – Жюльетта пошла к двери. – Идемте, поднимем вашу жену с постели.

Жюльетта снова отдает приказания, смутно подумала Катрин. Бедный Робер, надо действительно кое-что сказать Жюльетте.

– Что вы стоите и держите ее? – бросила Жюльетта через плечо Франсуа. – Положите на постель. – Жюльетта решительно вышла из комнаты.

Франсуа что-то пробормотал сквозь зубы и направился к кровати.

– Не сердитесь на нее. Такая уж она есть, – прошептала Катрин, когда он уложил ее на шелковое покрывало.

– Мегера.

– Нет, она хочет как лучше. – Катрин закрыла глаза и попыталась вернуться в успокаивающий, бездумный туман, которым сумела окутать себя в экипаже.

Из забытья ее вывел голос молодого человека:

– У вас вид трупа.

Катрин открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее.

– Прошу прощения. Вы лежали как мертвая. Боль пройдет. Женщина и создана для того, чтобы принимать мужчину в свое лоно. Вы исцелитесь.

Катрин покачала головой. Она всегда будет нести на себе это тошнотворное пятно.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, я прав. Не будьте дурочкой. Это была не ваша вина, и у вас нет причин стыдиться. Вы остались прежней, а то, что сделали с вашим телом, не изменило вас, вы не стали хуже.

Катрин озадаченно смотрела на него. В его глазах была та же тихая страстность, что подействовала на нее внизу.

– Вы меня слышите? У вас не отняли ничего, что имело бы какое-то значение.

– Что вы кричите на нее? – В комнату вернулась Жюльетта, неся таз с водой и чистую одежду. – Вы что, ничего не соображаете? Она достаточно настрадалась, чтобы еще вы ее изводили.

– Я не кричал.

Жюльетта уселась на кровать рядом с Катрин.

– Уходите. Мне надо вымыть ее и уложить в постель. Подождите меня внизу.

Прежде чем повернуться и выйти из комнаты, Франсуа окинул Катрин долгим спокойным взглядом.

Я не должна лежать и позволять Жюльетте ухаживать за собой, подумала Катрин. Она плохо выглядит. Темные круги под глазами делали лицо Жюльетты совсем худеньким, а глаза пугающе огромными. Руки ее, когда она опустила тряпку в таз, дрожали. Ужасы этой ночи сказались и на силах Жюльетты.

Катрин протянула руку к тряпке.

– Я могу сделать это сама.

Жюльетта отбросила ее руку.

– Лежи смирно. – Глаза ее блестели от слез. Она на мгновение крепко зажмурилась… – Матерь Божья, прости меня!

– Нет, это я должна просить прощения, – прошептала Катрин. – Я доставляю тебе столько хлопот. Я постараюсь помочь…

– Тише, – неуверенно улыбнулась Жюльетта. – Ты поможешь мне, если не будешь противиться тому немногому, что я могу для тебя сделать. У меня уже не осталось сил спорить.

Некое подобие улыбки коснулось губ Катрин.

– Как странно! Никогда бы не подумала, что услышу от тебя такое.

– Видишь, ты еще можешь улыбаться, значит, все не так ужасно. Просто полежи смирно и дай мне помочь тебе.

Катрин закрыла глаза и позволила туману сомкнуться вокруг, а Жюльетте – заботиться о ней.

* * *

– Ну и что вы собираетесь делать? – Жюльетта решительно вошла в салон почти через час и остановилась перед Франсуа. – Вы не можете оставить ее здесь одну, без защиты.

– У нее есть вы, – отозвался Франсуа. – Удивительно, вы считаете, что ей нужен кто-то еще?

– Я не настолько глупа, чтобы думать, что без вас смогу ее вывезти из Парижа. – Жюльетта встретилась глазами с Франсуа. – Ведь здесь мы не будем в безопасности, не так ли? Вы говорите, ваш Дантон – один из героев революции. Если такие всесильные личности ввязываются в то, что произошло сегодня ночью… – Она остановилась, охваченная нахлынувшими воспоминаниями, и глубоко вздохнула. – Тогда весь мир спятил. – Франсуа промолчал, и Жюльетта собралась с силами для новой атаки. – Мне надо знать, против кого я сражаюсь. Кто были эти бандиты, напавшие на аббатство? Дюпре называл их марсельцами.

– Они наемники из Марселя и Генуи. Большинство из них – тюремное отребье. Жирондисты наняли их, чтобы те, придя в Париж, защитили их от Национальной гвардии Парижской коммуны. Однако Марат, пламенный демагог, сумел переманить марсельцев, и теперь они принадлежат ему.