скрывать… Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям…

— Я, право же, ничего не понимаю…

— Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока…

— Дмитрий Михайлович, поверьте.

— Да я сам понимаю, дело молодое… В картишки продулись?

— Поверьте мне…

— Да вы не волнуйтесь… Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле…

— Я же не просил… Вы понимаете…

— Вы отдайте ему… Одолжите у меня и отдайте…

— Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того…

— Я вам не навязываю, но мне просто неприятно… Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать. Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то…

— Я бы просил вас. если это возможно… Алло! Алло… Дмитрий Михайлович… Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку… Ага… Хорошо…

* * *

— Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю… Билетик надо вывесить…

— С чего, вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста.

— Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь.

— Я же ничего не понимаю…

— Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин… Прочитайте.

Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат…

Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку.

— Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, — уклончиво ответила она на мой взгляд.

— Тут недоразумение какое-то, — робко произнес я, — я ничего не говорил…

— Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, — хмуро возразила она, — вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали…

— Я просил бы вас…

— Нет уж позвольте мне попросить вас… Мне это не нравится.

* * *

Верочку я встретил во время поисков комнаты.

— Ну, как Расланова? — холодно спросила она меня, небрежно подав руку. — Томитесь по ней?

— При чем тут Расланова? — удивленно спросил я.

— Да так… Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома…

— Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?..

— Совершенно незаинтересованный человек… Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал… И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности… Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка…

— И об артистке Шванин рассказал?

— Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома… Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал… Сначала утешитель, потом утешительница явится…

— Верочка…

— Вера Дмитриевна.

— Оставьте это. Все вздор.

— Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это — вздор, чего же я могу ожидать дальше?..

— Верочка…

Еще через несколько дней мне удалось восстановить прерванную чужой добротой линию своей жизни. Деньги я вернул Шванину с короткой и характерной припиской, после которой мы избегали встреч друг с другом.

Мне рассказывали, что в одном обществе, говоря обо мне, Шванин невольно прослезился при воспоминании о незаслуженной обиде и тихо сказал:

— Как тяжело, как больно быть отзывчивым… Они топчут это чувство сапогами… Так жестоко, так холодно топчут…

С тех пор я решительно избегаю встреч с добрыми людьми.

1915

Анисьин муж

I

Я ведь не как другие жены. — ласково сказала она и поцеловала меня в голову, — иногда прямо измучаешься, все думаешь, думаешь, чтобы не перетратить твою лишнюю копейку. Ты трудишься, работаешь, и я буду работать…

— Спасибо, милая, — с тихой благодарностью сказал я, — ты у меня такая родная, такая родная… Зажги лампу.

— Вот видишь, — укоризненно покачала она головой, — а ты сам о себе не заботишься. С керосином работаешь. Электричество провести не можешь… Я тебе ручаюсь.

— Ну, проведем, — предложил я, — сходи завтра на станцию. Скажи…

— Он говорит — на станцию, — возмущенно отвечала она, — ну, уж это извини… Сходи на станцию, там тебе дадут пьяных монтеров, драть будут… Ах ты несмышленыш… Анисью, которая у нас служила, помнишь?

— Нет…

— Ну конечно, разве мужья заботятся о доме… У этой Анисьи есть муж. Он умеет освещение проводить, хороший такой мужик… И возьмет каких-нибудь три рубля. А ты — монтеров готов звать… Я ценю твою работу и совсем не хочу, чтобы у тебя лишние деньги уходили… Ну, пиши, пиши… Позвать, значит?

— Позови, — кивнул я головой, — только чтобы скорее это. — Да ты будь спокоен… Пиши, милый…

И она еще раз поцеловала меня в голову.

II

Анисьин муж, как всякий трудолюбивый человек, не любил отказываться от работы и на другое же утро был у нас. Его пропустили в кабинет, и уже около девяти утра он вежливо потряс меня за плечо и, дождавшись, пока я открою глаза, осведомился о том, что, собственно, от него хотят.

— Ламп-то вам сколько? — спросил он, оглядывая комнаты.

— Много ламп, — нехотя ответил я. негодуя за прерванный сон, — везде.

— Так, так… Электричество, значит, — неопределенно покрутил он головой. — Ну, что же… Велика ли вещь лампа…

Через несколько минут он втащил в комнату какую-то грязную двойную лестницу и, удобно взмостившись на ней, стал бить потолок большим молотком.

— Это вы зачем? — робко спросил я, чувствуя, что всякие попытки уснуть надо совершенно бросить.

— Как зачем? — изумленно посмотрел на меня Анисьин муж, — чай электричество… Может, я сюда крюк хочу вбить…

Он еще несколько раз уверенным движением ударил по потолку, отбил порядочный кусок штукатурки и сказал, чтобы ему позвали горничную.

— У вас тут раньше-то проводили? — спросил он сверху. — Может, раньше кто работал?..

— Я недавнишняя, — сконфузилась горничная, — барыня